Солдаты без оружия - [158]

Хуррам был отцу помощником во всех делах. Единственный сын, он, как говорят в народе, удался весь в отца-молодца. Трудолюбивого и отзывчивого, веселого и энергичного паренька знала вся махалля.

До седьмого класса мы сидели на одной парте. Потом подкосила его однажды тяжелая болезнь, он отстал от меня на два года. Когда, окончив десятилетку, я уезжал продолжать учебу в другом городе, Хуррам пришел провожать. Завидуя и не скрывая зависти, он, печально вздохнув, сказал:

— Эх, если бы не проклятая болезнь…

Да, если бы не она, мы были бы вместе: поклялись и учиться и всегда быть вместе, овладеть одной профессией.

С тех пор прошло лет десять. После института я остался работать в том же городе, а Хуррам, говорили, отстав в учебе еще на два-три года, перешел в вечернюю школу и устроился работать на почте.

И вот этот самый Хуррам сидел здесь, в землянке на передовой, и было неизвестно, почему он шел с фашистской стороны и вообще кто он теперь — друг или враг?

В записке он напоминал о себе, а в приписке — что из-за раны в подбородок ему трудно разговаривать, иначе бы немедля рассказал, как сдался в плен своим и тем самым избавил себя от мучений.

Я пристально посмотрел на него. Он кивнул мне. Хотелось расспросить поподробнее, но тут я увидел, как подполковник Калашников принялся рвать на клочки бумаги, переданные ему командиром батальона, недовольно выговаривая:

— Мне кажется, вы не смогли разобраться, в чем дело, раздули из мухи слона…

Эти слова командира полка придали мне решимости, и я обратился к Хурраму:

— Что с тобою случилось? В чем дело, Хуррам?

В глазах у Хуррама заблестели слезы. Отвернувшись, он утер их грязной ладонью.

А комбат оправдывался перед Калашниковым:

— Той части, которую он указал в записке, и близко нет, товарищ подполковник. Мы проверяли…

Не знаю, слышал ли подполковник комбата, — он уже не отрывал взгляда от меня с Хуррамом.

— Что, капитан, я прав? — спросил он.

— Да, частично правы.

— И вправду твой земляк?

— Не только земляк, а еще и сосед и даже одноклассник.

Все изумленно уставились на нас. В землянке воцарилась тишина. Слышно было, как потрескивал, сгорая, фитиль, заправленный в гильзу от снаряда.

— А что же он делал там, у противника? — спросил командир батальона.

Я пожал плечами.

Хуррам гневно сверкнул глазами и, повернувшись к комбату, оттягивая пальцами с подбородка мешавшие ему говорить бинты, с трудом сказал на ломаном русском языке:

— Я уже сказал вам, еще один раз скажу: нес вот письмо отца, матери, брат, жена наших солдатам.

— А что, интересно, делают наши солдаты на фашистской стороне? — разозлился комбат.

— Воюют с фашистами, — спокойно ответил Хуррам.

Видно, ему стало очень больно — лицо его исказилось, он глухо застонал, схватившись рукой за подбородок.

— В санчасть! — коротко приказал Калашников.

Всем присутствующим, особенно подполковнику Калашникову, не терпелось узнать, что за наше подразделение, как и почему оказалось в тылу у противника. Но, увы, рана Хуррама не давала возможности говорить с ним.

Близился рассвет. Калашникова вызвали к командиру дивизии. Уходя, он сказал:

— Я выясню, из какой части твой земляк, и сообщу тебе номер полевой почты.

Калашников успел просмотреть письма, находившиеся в почтовой сумке, и выписать адреса в записную книжку.

Мы вышли следом за ним. Я и двое солдат проводили Хуррама в санчасть. Сумку он нес сам, не желая с ней расставаться.

— В этой сумке, — пояснил он, преодолевая боль, — надежды и мечты, добрые пожелания и вести от родителей, братьев и жен, невест и друзей наших воинов. Я обязан доставить их по адресу.

«Что ж, — подумалось мне, — такое естественно услышать из уст советского солдата. Но если Хуррам стал врагом, изменником, то, надо признать, притворяется искусно».

Со смешанным чувством восхищения и недоверия наблюдал я за тем, как он потребовал в санчасти расписку в том, что лично вручил им сумку, и как, получив ее и внимательно перечитав, проследил за дежурной, убиравшей сумку в шкаф, под замок.

Через некоторое время дежурная по санчасти — русоволосая кудрявая девушка сказала, что звонят из штаба дивизии, просят меня. Я взял трубку. Говорил подполковник Калашников:

— Давай, капитан, бегом в штаб, здесь услышишь, что за диво твой земляк…

II

Штаб дивизии располагался в нескольких блиндажах у подножия широкого холма, под его прикрытием. Калашникова я нашел в блиндаже майора Заки Мавлянова, начальника связи части. Мавлянов — из Казахстана, я видел его два или три раза раньше, когда приезжал сюда по командировке штаба армии.

— Входи, приятель, входи, — сказал Заки, поднимаясь мне навстречу. Мы крепко пожали друг другу руки.

— Так что за птица мой земляк? — спросил я, когда расселись вокруг грубо сколоченного стола.

— Хороший парень, — улыбнулся Мавлянов. — Я ведь знаю его, капитан, уже без малого год. Он служил у меня во взводе связи. Все время на передовой. Трижды был ранен, вновь возвращался… Нет, четырежды. В четвертый раз тяжело, думали — не выживет. А он вернулся, тогда перевели где полегче, в полевую почту. Хотели посадить на рассортировку, он доказал, что может быть письмоносцем. — Мавлянов улыбнулся. — Еще связистом однажды ходил к фрицам в тыл и, когда полз обратно, попал к нашим в «плен».