Солдаты - [6]

Старшина долго смотрел им вслед. Взгляд его остановился на документах, еще теплых от солдатских рук. Он бережно положил документы в полевую сумку и еще раз посмотрел вслед уходящим разведчикам.

Темнело. На небе появились первые звезды. Стрельба на передовой, как всегда к ночи, усиливалась. Где-то у генеральского блиндажа рассыпался гортанной трелью неисправимый оптимист-скворец. А ведь пострадал и он, насмешник горластый. Прилетел к пустому месту: ветлу, к вершине которой был прикреплен его домик, спилили дивизионные саперы. Теперь певун устроился где-то в дупле.

Траншеи глубокие — можно было идти в полный рост. Но для Акима и они были мелки. Тот и сейчас шел пригнувшись. Это очень неудобно — болела спина. Порой терпение покидало Акима, и тогда его голова в каком-то облезлом кроличьем малахае (перед тем как пойти в рейд, разведчики переоделись во все гражданское) медленно плыла над брустверами траншей. Акима окрикивали. Он смущался, наскакивал на какие-то ящики, падал.

— Скоро, что ли, будет конец этим траншеям? — ворчал Ванин, обращаясь к шедшему впереди него Уварову. Но тот промолчал. Это еще больше раздосадовало Сеньку. — И что ты молчишь все время? — в сердцах сказал ему Ванин. Не любил он людей неразговорчивых и, как говорил Пинчук, «сумных». Сенька нередко философствовал на этот счет: «Молчит с важным этаким видом. Будто все знает, да не хочет зря языком трепать. А раскуси такого — просто язык у него еловый. — И заключил: — Не люблю молчунов».

Обыкновенно в таких случаях Сенька искал сочувствия у Акима. Тот, чтобы не обидеть Ванина, часто соглашался с ним. В конце концов, Сенька был в известной степени прав. На войне люди часто искали свой отдых в веселой болтовне. Не о смерти же им думать, когда она и так всем глаза намозолила. Как хорошо, если в вашем отделении заведется такой неутомимый весельчак, вроде Сеньки! Он в горькую минуту заменит вам и письмо от родных, и политбеседу, и даже такую драгоценность, как табак.

Но сейчас Аким заступился за сапера:

— Собственно, ты зря, Семен, ворчишь на Уварова. Яков, должно быть, толковый парень. Не пошлют же на такую операцию плохого солдата. Только Уваров еще не привык к нам.

Траншея изгибалась, вела, вела, вела. Все слышнее были выстрелы. От реки повеяло сырой прохладой. Пули свистели над головами, с шипением шлепались в песок и сворачивались там в горячие свинцовые комочки. Где-то, далеко за Донцом, ухнуло орудие. В ту же минуту «ш-ш-ш-ш» и трах!.. Теплая сухая волна охватила Акима, сорвала с головы малахай. Ерофеенко со всего размаха упал на дно траншеи. Уткнувшись в холодную, сырую землю, ждал второго разрыва. Оглушительный треск прокатился над самым бруствером. Аким почувствовал боль в позвоночнике и испугался — неужели ранен? Боец забыл, что на нем лежал мешок с грузом.

Вскочил на ноги, инстинктивно ощупал очки — целы! Кто-то рядом отчаянно бранился. Аким оглянулся. Перед ним стоял низкорослый человек в фуфайке, с широким лицом, заляпанным грязью. Он стоял на цыпочках и совал под нос Акиму дуло парабеллума.

— Что ты тут шляешься? Демаскируешь оборону, разгильдяй!

Аким ничего не понимал. Согбенный своей ношей, он смотрел на человека с удивлением и не знал, что делать. Но неизвестный начальник, — а в том, что это был начальник, Аким не сомневался, — почему-то быстро остыл и спокойно удалился в свой блиндаж.

— Носит вас тут… — услышали разведчики его ворчание.

— Кто это у вас такой крикливый? — спросил Ванин бойца, стоявшего у станкового пулемета, накрытого плащ-палаткой.

— Старшина роты Фетисов. Он вовсе не крикливый. А человек настоящий — не любит беспорядков.

Старшина на минуту показал голову из блиндажа, кому-то погрозил кулаком и снова исчез.

— Трус он настоящий, твой старшина, — злобно выругался Сенька.

Недалеко от берега, там, где скрещивалось несколько траншей, стояли Марченко, Шахаев и Яков Уваров. В траншее было темно. Марченко с трудом читал надписи на указателях: «БО» — боевое охранение. Навстречу шел какой-то боец в старой, измазанной в глине шинели.

— Посыльный от командира взвода, — отрекомендовался он и попросил следовать за ним.

Разведчики спустились к реке, в прибрежные заросли, где их уже ожидали саперы с тремя рыбачьими лодками.

Было одиннадцать часов ночи. Огромная туча, выползшая из-за Шебекинского урочища, закрыла луну. Над головами разведчиков скрещивались и рвали темную ткань неба пунктиры трассирующих пуль. Ни на минуту не угасали трепетные зарницы. В наступившей темноте немцы вели себя беспокойней.

— Вот сейчас в самый раз бы идти. Темень-то какая! — проговорил Ванин.

— Время еще не подошло. Баталин ждет условленного часа, — сказал Марченко.

— A может, позвонить ему и попросить, чтобы начинал сейчас? — предложил Шахаев.

— Зачем же это? Он знает свое время, — возразил лейтенант, всматриваясь в темноту своими зоркими, рысьими глазами.

Аким прислушивался к разговору разведчиков, а сам нетерпеливо ходил и ходил по траншее, поминутно посматривая на светящийся циферблат часов. Время тянулось нестерпимо долго. Скорее бы, скорее!.. Хоть бы Сенька подошел, что ли, к нему да заговорил… Но нет. Ванин неподвижно стоял в стороне и думал о чем-то своем. Кто знает, какие мысли теснились в его озорной голове в такой час! Аким отыскал глазами широченную фигуру Пинчука. Тот тыкал вверх кулаком, что-то говорил Шахаеву. Аким тоже посмотрел вверх и — вздрогнул: из-за уплывающей тучи кособоко и нахально вывалился серп луны…