Солдаты - [158]

Внутри дота — сложенные штабелями ящики с боеприпасами. Шахаев осмотрел все это и уже соображал, как лучше и вернее подорвать дот, как вдруг за дверью вступили в бой Ванин и Каримов. Приказав Акиму, Никите и саперу остаться в доте, Шахаев выбежал в траншею, но тут же был сбит сильным тупым ударом в плечо. Выскочивший вслед за ним Никита Пилюгин втащил его обратно в дот.

— Перевяжите меня. Я ранен, кажется, — попросил Шахаев и почувствовал легкое головокружение.

Аким и Никита подняли его, положили на койку. Кровь, смочив гимнастерку и маскхалат, пробилась наружу. Шахаев, страдающий малокровием после тяжелого ранения на Днепре, сейчас быстро терял силы. При свете зажженных Акимом немецких карбидных ламп лицо его было матовым; прямые белые пряди волос прилипли к высокому, покрытому капельками испарины лбу; губы плотно сжаты. Аким и Никита с трудом перевязали его.

— Оставьте меня. Помогите Сеньке и Каримову… Скажите, чтобы отошли в дот… Держаться в доте… в доте… — он тихо застонал и вдруг заговорил бессвязно: — Начподив… Аким… вручения. Пинчук — приготовить… — и вовсе умолк.

Страшный, раздирающий душу крик заставил Акима вздрогнуть.

— Товарищ старший сержант!.. Зачем вы… Постойте!.. Не надо!.. Пропадем мы без вас!..

Никитин вопль вывел Шахаева из минутного забытья.

— Что ты, Никита? Вот чудак!.. — улыбнулся укоризненно-ласково. — Что мне сделается… Сейчас отдохну, и пойдем бить их, сволочей.

Стрельба за дверью разгоралась. Автоматные очереди мешались с трескучими разрывами ручных гранат; в дверные щели тянул знакомый горький дымок сгоревшего пороха. Немцы стреляли разрывными; иногда такие пули попадали в железобетонные стенки дота; за дверью мигали короткие вспышки, острые осколки бетона стучали по стальной плите двери. Так длилось до самого утра. Перестрелка не прекращалась. Сенька и Каримов, очевидно, находились на прежнем месте.

Утром, когда первый косой луч солнца отточенным, сияющим и холодным лезвием блеснул в амбразуре, а немного окрепший Шахаев намечал план дальнейших действий, за дверью разорвалась граната и вслед за этим послышалось страшное многоэтажное ругательство. Затем дверь распахнулась и в нее вместе с клубами удушливого дыма ворвался весь залитый кровью и оборванный Сенька Ванин.

— Где у вас патроны?.. Патроны давайте. Дот окружают! Не выходите!.. Не выходите отсюда, товарищ старший сержант! Отстреливайтесь из амбразуры, а то все погибнем! — хватая у Никиты и Акима заряженные диски автомата, кричал он. Потом вновь выскочил, захлопнув за собой дверь.

Шахаев попытался приподняться, но не смог. К тому же он и сам понял, что выходить из дота теперь ужо не было никакого смысла: расстреляв все патроны, Ванин и Каримов вынуждены были также укрыться во вражеском доте. Шахаев удовлетворен был хотя бы уже тем, что дот этот выведен из строя и немцы не могут им воспользоваться, когда наши начнут штурм. Немцы боялись приблизиться, но они плотно окружили разведчиков, пристреляв выход из дота. Теперь советским солдатам можно было только взорвать дот, сделав его своей братской могилой. Но с этим Шахаев не спешил…

Так начался беспримерный поединок маленькой группы советских бойцов с гитлеровцами, поединок, о котором потом долго говорили и писали и который вошел в историю дивизии под именем «обороны Шахаева». Более двух суток длилась эта оборона. Первый день немцы пытались ворваться в дот и захватить разведчиков живыми, но скоро вынуждены были отказаться от этой попытки: шахаевцы косили их автоматными очередями и, на мгновение открыв дверь, забрасывали гранатами. Убитый группой Забарова и выброшенный из дота Пилюгиным немец сейчас лежал возле двери вниз лицом; в дверную щель разведчики видели, как большая фиолетовая муха деловито прохаживалась по его мундиру, пропитанному потемневшей кровью. От трупа начал исходить тяжелый запах, проникавший внутрь дота.

Неожиданно для всех Никита первый выскочил оттащить труп подальше от дота, но не успел этого сделать: пуля впилась ему в ногу, и он еле влез обратно. До этой минуты Никита как-то не выказывал признаков уныния, изредка пытался даже шутить, подтрунивать над другими, а сейчас, поняв, что выйти из дота уже невозможно, что кругом засели немцы с пулеметами, он вдруг загрустил, пал духом, рана показалась ему смертельной. Никита начал стонать. Шахаев, приказав перевязать ему ногу, первое время молчал, потом стон солдата стал раздражать его. Забыв о боли, парторг сполз с койки, наклонился над Пилюгиным.

— Зачем стонешь, Никита? — спросил он спокойно и строго, так, чтобы слышали все. — Ну зачем? Ты же хорошо знаешь, в каком мы положении. Твои товарищи ранены тяжелее тебя. Сенька, например… Однако он, видишь, молчит… Что с того, что ты разжалобишь нас? Немцы только обрадуются, если мы раскиснем. Вот перевязали тебя и больше ничем помочь не можем. Терпеть надо. Ты солдат… — Помолчав, закончил тихо и сурово: — Солдат, понимаешь?

Но Никита будто и не слышал Шахаева. Вытягивая шею, стонал:

— Воды…

Сенька поморщился и ничего не сказал. Аким глядел на Никиту своими кроткими голубыми близорукими глазами и тоже молчал.