Солдатская награда - [12]

– Хорошо, – сказал Гиллиген. – Только лучше бы снять башмаки. Испачкаю гостиничное одеяло.

– Черт с ним, – сказала она. – Ложитесь сверху, с ногами.

Гиллиген прилег, закрывая ладонью глаза от света. Помолчав, она сказала:

– Так что же с ним делать?

– Сначала надо доставить его домой, – сказал Гиллиген. – Завтра я дам телеграмму его родным – старик у него священник, понимаете. Но беспокоит меня эта его чертова девчонка. Надо бы дать ему помереть спокойно. Но что делать – сам не знаю… Видите ли, я многое понимаю, – объяснил он, – но, в конце концов, женщинам легче угадать, они правильнее решат, мне так не додуматься.

– По-моему, никто больше вас для него не сделает. Я на вас надеюсь, как на каменную гору.

Он отодвинулся, закрывая глаза от света.

– Не знаю. Пока что я пригожусь, а потом надо будет не только соображать. Слушайте, а почему бы вам не поехать с нами, со мной и с генералом?

– А я и собираюсь ехать, Джо. – Ее голос словно шел откуда-то из-под его ладони. – По-моему, я с самого начала так и решила.

«Влюбилась в него». Вслух он сказал:

– Вот и хорошо. Я знал, что вы правильно поступите. А как ваши родные?

– Никак. Только вот, насчет денег…

– Денег?

– Конечно… Мало ли что ему понадобится. Ну, понимаете. Он может по дороге заболеть.

– Черт, да я выиграл в покер столько, что истратить не успел. Нет, деньги найдутся. Это не проблема, – сказал он грубовато.

– Да, деньги найдутся. Я ведь получила пенсию за мужа.

Он молчал, защищая ладонью глаза от света. Его ноги в грубых башмаках лежали на чистом покрывале. Она сидела, обняв колени, закутавшись в одеяло. Помолчав, она спросила:

– Вы спите, Джо?

– Смешная штука жизнь, верно? – сказал он внезапно, не двигаясь.

– Смешная?

– Еще бы. Солдат помирает, оставляет вам деньги, а вы тратите эти деньги, чтоб другой солдат мог помереть спокойно. Разве не смешно?

– Наверно, смешно. Все смешно. Смешно и страшно.

– Во всяком случае хорошо, что мы все решили, – сказал он после паузы.

– Он будет рад, что вы с нами поедете.

«Дик, милый, милый». «Мэгон спит, и этот шрам…» «Дик, мой дорогой».

Она чувствовала затылком жесткую доску изголовья, ощущала свои длинные ноги в крепко сжатом кольце рук, обхвативших колени, видела самодовольную, равнодушную, безличную комнату, похожую на отведенный ей мавзолей (сколько же тревог, страстей, желаний похоронено тут?), высоко над миром радостей, и горестей, и жажды жизни, над неприступными деревьями, занятыми только материнством и весной. «Дик, Дик, мертвый, страшный Дик. Ты был когда-то живым, молодым, страстным и злым, а потом ты умер. Дик, милый, милый. Эта плоть, это тело, которое я любила и не любила, твое прекрасное, молодое, злое тело, милый Дик, теперь оно кишит червями, как скисшее молоко. Дик, милый».

Гиллиген Джозеф, бывший рядовой по призыву, демократ, пронумерованный, как каторжник, спал рядом, и его башмаки (выданные ему бесплатно демократами более высокого ранга, чем другие демократы) невинно и неловко лежали на белом покрывале гостиничной кровати, безупречно чистом и безличном.

Она высунула руку из-под одеяла и одним движением погрузила комнату в тьму. Потом свернулась под одеялом, подложив руку под голову. Гиллиген мирно храпел, наполняя комнату домашними, успокоительными звуками.

«Дик, милый, какая безобразная смерть…»

В соседнем номере курсант Лоу стряхнул с себя кошмар, открыл глаза и безразлично, с равнодушием самого вседержителя, уставился на лампы, горевшие вокруг. Через некоторое время он ощутил свое тело, вспомнил, где он, и с усилием повернул голову. На другой постели спал офицер с изуродованным лицом. «Я – Джулиан Лоу. Я ем, перевариваю, усваиваю пищу; я летал. А этот человек… Вот этот человек, спящий здесь, со своим шрамом… Чем мы связаны? О Господи Боже мой!» Он чувствовал свое тело, свой желудок.

Подняв руку, он ощупал свой неповрежденный лоб. Никакого шрама. Рядом, на стуле, лежала его фуражка, перерезанная белой полоской, а на столе – фуражка того, с суконным верхом, с бронзовым гербом и буквами.

Во рту было горько, в желудке нехорошо.

– Быть бы таким, как он, – простонал Лоу, – только бы стать, как он. Пусть забирает мое здоровое тело. Пусть берет его себе! А мне бы крылья на груди, мне бы эти крылья; ради такого шрама я бы завтра пошел на смерть…

На стуле лежала куртка Мэгона, над левым нагрудным карманом крылья расходились от герба, под короной – шли книзу в застывшем узорном изгибе: символ мечты.

Стать, как он, с такими крыльями и с таким же шрамом! Курсант Лоу повернулся к стене в страстном разочаровании, впившемся, как лиса в его внутренности. Всхлипывая и мыча, курсант Лоу снова уснул, снова видел сны.

4

Ахиллес: Как готовиться к дальнему полету, курсант?

Меркурий: Опростать пузырь и наполнять бензобак, сэр.

Ахиллес: Выполняйте, курсант!

Старинная пьеса (ок. 19…? г.)

Проснувшись, курсант Лоу увидел утро и Гиллигена, одетого и выходившего из соседней комнаты. Гиллиген взглянул на него.

– Как поживаете, ас?

Мэгон все спал, со шрамом на лбу. Куртка висела на стуле, над левым карманом крылья шелковисто спускались книзу, над ленточкой. Алый, белый, алый.