Солдатами не рождаются - [39]

– Вы не знаете, что с ним? Может, вы случайно знаете?

В голосе ее была надежда: почему она жива, а они не могут быть живы? Чем она лучше их?

Не больно-то хотелось отвечать на этот вопрос, но Серпилин ответил, что Золотарев в конце сорок первого года был жив, а Синцов, по его сведениям, погиб. И сведения эти, к сожалению, не вызывают сомнении.

– Погиб! – вскрикнула маленькая докторша. – Неужели погиб?

– К сожалению, так.

– А я думала, он живой, – грустно сказала она.

И Серпилин, глядя на нее, вспомнил, как в машине, по дороге в медсанбат, поручал Синцову, чтобы тот позаботился о ней.

– Значит, он вас и вынес?

– Он.

«Все же, прежде чем умереть, сделал то, что обещал», – с уважением подумал Серпилин об этом давно умершем человеке.

– Что ж мы тут посреди дороги стоим? – сказал он. – Вы куда направлялись, товарищ доктор?

– А вы не смейтесь надо мной. – Она подняла на него глаза. – Меня зовут Таней, если вы только не забыли…

– Ладно, – сказал Серпилин. – Этого я, конечно, не забыл и не забуду, а просто как-то не привык так называть военнослужащих.

И он улыбнулся своей доброй, знакомой ей улыбкой, и она подумала, что он остался таким же хорошим человеком, каким был. А он, глядя на ее осунувшееся лицо, подумал, что хотя она сама и легко говорит о своем ранении, но ранение это, наверное, было тяжелое, да и в госпиталях харчи оставляют желать лучшего.

– Так куда же вы идете?

Они оба отошли от края тротуара и теперь стояли у стены Малого театра, возле заложенного мешками и забитого досками памятника Островскому.

– Домой. Я после госпиталя у одной госпитальной нянечки живу. Она меня пригласила пожить, пока я в Москве.

– А откуда шли?

Она кивнула в сторону Большого театра.

– В театр хотела попасть.

– И что же?

– Мне сказали, что сегодня Уланова танцует: «Лебединое озеро». Я думала, хоть какой-нибудь билетик выпрошу, всего-то один! Сказали, чтобы даже и не думала.

– Вот чем, значит, вы расстроены, – сказал Серпилин.

– Это я была расстроена, теперь я не расстроена. Я знаете как рада, что вас встретила!

– Я тоже рад, – сказал Серпилин. – Чего уж лучше – вдруг в Москве, как снег на голову, наша маленькая докторша. Мы вас так за глаза звали. Знали вы это?

– Знала.

– А как мы там, в окружении, вас любили и мужикам в пример ставили, знали вы это, понимали?

– Вот я сейчас как зареву, – сдавленным голосом сказала она, и глаза у нее заблестели. – Замолчите, пожалуйста.

– Ничего вы не знали и не понимали, – сказал он. – И ничего вы не заревете сейчас, потому что не с чего вам реветь, остались живой и здоровой. И до конца войны еще доживете, и счастье у вас еще будет целыми охапками. Я бы, по крайней мере, если б меня спросили, сколько вот ей счастья не жалко дать, сказал бы: для этой мне ничего не жалко! За такую бы охапку проголосовал!

Он широко раскинул свои длинные руки.

– Видите, какую, а вы реветь вздумали!

– А я уже не реву, – сказала она, вытирая перчаткой глаза.

– Значит, хотела попасть в Большой театр и не попала? Пойдем, может, вместе билет достанем.

Он сказал «билет», но ей послышалось «билеты», и она, подумав, что он тоже пойдет с ней в театр, обрадовалась этому даже больше, чем тому, что он достанет билеты, потому что ей хотелось еще очень многое рассказать ему и расспросить про него самого. А здесь, на улице, было уже неудобно его задерживать, и она только что перед этим решила, что ей пора прощаться и уходить.

«Скажи пожалуйста, не могут найти ей билета! – думал он, шагая рядом с нею к Большому театру. – Ей ни для кого и ничего не было жаль там, в окружении, где иногда всю волю в кулак надо собрать, чтобы не превратиться из человека в животное, а им здесь жаль для нее билета! Для какой-нибудь крашеной фри им не жаль, для какого-нибудь завмага водочного им не жаль, а для нее жаль!»

Мысль, что она сама не могла достать себе билет в театр и для того, чтобы она все-таки попала туда, нужен он, с его генеральским удостоверением, очень сердила его.

– Походи тут пока между колоннами, подожди меня, – на «ты», как ребенку, сказал он. И, оставив ее снаружи, вошел в вестибюль театра.

Билетов не оказалось, но администратор, узнав, что товарищу генералу нужно всего-навсего одно место, но непременно сегодня, выписал ему пропуск в ложу дирекции.

– Только пораньше приходите, товарищ генерал. А то там стулья ненумерованные, если опоздаете, окажетесь за чужими спинами.

Когда Серпилин вышел, он сначала не увидел маленькой докторши, а потом увидел и улыбнулся. Она не ожидала, что он так быстро вернется, и, задумавшись о чем-то своем, чертя пальцем по колонне, бродила вокруг нее, как маленькая девочка.

– Неужели достали? – Она смущенно оторвалась от своего занятия.

– На, держи! – сказал он и протянул ей пропуск. – И учти: чем заранее придешь, тем лучшее место займешь. Прямо заходи в ложу, на первый стул садись и никого на свое место не пускай. Уже недолго до начала осталось! Прямо сейчас и иди.

– А вы? – удивленно спросила она. Она никак не ожидала, что он достанет билет только для нее.

– А мне утром обратно к себе на Донской фронт лететь…

– Так это же утром… – Ей очень хотелось, чтобы он пошел в театр вместе с нею, тем более что его слова насчет ложи и того, чтоб она никого не пускала на свое место, смутили ее.