Солдат удачи - [8]

Мысль о Джаннахе навеяла воспоминания о Констанции. Ее облик всплыл перед затуманенным взором Дарта, розовые губы шевельнулись – то ли в улыбке, то ли в кратком благословении, нежный аромат вытеснил мерзкий запах, которым тянуло от криби. Дарт покачал головой и грустно усмехнулся. Неужели он никогда ее не увидит? Верить этому не хотелось.

– Ха! – рявкнул над ухом вождь. – Хак-капа плыть обратно! Сюда! – он почесал волосатое брюхо.

Галера поворачивала, расплескивая веслами воду. Течение усилилось, и ей не удалось добраться до оконечности островка.

Сейчас, на исходе дневного цикла, остров представлял собой естественную ловушку. Узкий, вытянутый на пару с лишним лье вдоль поросшего джунглями берега, он отделялся от него проливом – где в пятьсот, где в тысячу шагов. Его дальняя оконечность была высокой, обрывистой и скалистой, но утесы постепенно понижались, превращались в огромные валуны, затем в камни поменьше, напоминавшие округлые слоновьи спины, и, наконец, за рощицей приземистых толстоствольных деревьев улеглось стадо песчаных дюн. В этом месте остров переходил в длинную изогнутую косу с нешироким золотистым пляжем, плавно стекавшим к гостеприимной лагуне. Вода в ней была прозрачнее хрусталя, а ближние скалы и заросли обещали укрытие от ливней, топливо для костров и крупные, величиной с кулак, съедобные плоды.

В общем, подходящий берег для привала, когда идут дожди и быстрое течение не позволяет плыть под парусом и веслами. Не в силах избежать соблазна, путники останавливались здесь по вечерам, а тех, кто пытался преодолеть пролив, опять же выносило к пляжу, на золотые пески, под топоры и дубины криби. Фокус заключался в том, что на исходе суточного цикла ток воды в проливе нарастал гораздо быстрее, чем в широкой реке, и пройти его в этот период было невозможно. Что же касается путников, то они зачастую устремлялись в пролив, не желая огибать внешнюю часть острова, – и в этой огромной реке держались поближе к берегам, в нейтральной зоне, где не водились водяные черви, дельфины-рогачи и жуткие, закованные в панцирь чудища глубин.

Галера покорно скользила вниз по течению, едва пошевеливая веслами. Воины с блестящими голыми черепами стояли вдоль бортов; в надвигавшемся сумраке редкий солнечный отблеск касался то кольчуги, то острия дротика, то гладкой отполированной палубы. Предводитель – его доспех был украшен перьями и раковинами – замер на носу, всматриваясь в поверхность воды и направляя корабль резкими гортанными выкриками. Пленник, обмотанный веревкой, по-прежнему висел у мачты; его тонкие обнаженные руки, привязанные к рее, были вывернуты в кистях, черты скрыты пологом золотистой шерсти. Когда корабль проплывал под утесом, где затаились криби, он, будто ощутив на себе взгляд Дарта, поднял голову, дернул ею, отбрасывая пряди с лица, и оглядел вершины скал.

Это была женщина! Не шерсть, а золотые волосы падали ей на спину и грудь, и между ними просвечивала нежная розово-смуглая кожа; щеку пересекал рубец, и такие же шрамы от кнута или плетки виднелись на плечах, руках и шее. Но это не портило ее изысканной красоты – не больше, чем рваная грязная туника, спутанные космы, царапины и синяки, явный след жестоких побоев. Лицо ее хранило высокомерное выражение, глаза горели неукротимым огнем, и с краешка плотно сжатых губ стекала по упрямому подбородку струйка крови.

«Настоящая леди, – подумал Дарт, чувствуя, как на висках проступает испарина. – Леди, попавшая в беду! К дикарям, разбойникам, мужланам!» Его рука с растопыренными пальцами легла на эфес шпаги, потом сомкнулась на рукояти; привычным движением он вытащил до половины клинок и с лязгом загнал его в ножны.

Заметив это, Вау раззявил в ухмылке широкую пасть, а криби возбужденно загалдели. Скудость слов в их языке искупалась жестами; жесты страха, голода или покорности они понимали отлично, так же, как жест угрозы.

– Дат бить тиан острый палка, потом кусать, стать толстый, сильный? – с надеждой произнес Вау.

Это была неимоверно длинная фраза для волосатого, из целых десяти слов, выражавшая сложное умозаключение. Произнести ее был способен лишь Вау, и это доказывало, что он не обделен ни силой, ни умом и по праву избран предводителем.

– Мой бить, – подтвердил Дарт, проверяя, легко ли выходит из ножен кинжал. – Мой бить тиан, твой давать самка. Хак-самка, – уточнил он, ткнув острием кинжала в сторону галеры. Самок криби Вау предлагал ему не раз, выбирая наиболее соблазнительных и толстых, с грудями, свисавшими до живота, – и очень огорчался, что Дарт никак не хочет повалять их в травке, вблизи жилых пещер.

Вождь, приподнявшись над камнем, взглянул на привязанную к мачте пленницу и пренебрежительно скривился.

– Плохой самка, тощий! Самка криби лучше. Этот – хак-капа! Кусать!

– Не кусать! Мой! – Дарт стукнул себя кулаком в грудь и оскалил зубы, что служило у волосатых знаком крайнего неудовольствия.

– Твой, – быстро согласился вождь, с опаской отодвинувшись от кинжала. – Твой! Дат тощий, самка тощий, щенок тоже быть тощий!

Пропустив этот образчик первобытного юмора мимо ушей, Дарт следил, как корабль входит в лагуну. Теперь сильное течение не противодействовало, а помогало гребцам; чуть пошевеливая веслами, они подогнали судно к берегу, затем старший – тот, что в раковинах и перьях, – выкрикнул приказ, с носа и кормы галеры сбросили что-то темное, тут же ушедшее под воду, и с низких бортов начали прыгать воины. Трое из них отвязали пленницу и, подгоняя ее пинками, потащили к дюнам, швырнув там на песок. Предводитель снова что-то выкрикнул, весла исчезли в бортовых прорезях, затем на палубу повалили гребцы; все – в кольчугах, с дротиками и секирами на длинных гибких рукоятях. Их движения показались Дарту странными – слишком резкими для человека и более похожими на то, как перемещаются насекомые, кузнечики или богомолы. Он пересчитал их и задумчиво потер свой длинноватый, тонко очерченный нос: он не ошибся, пришельцев было никак не меньше полусотни.