Солдат трех армий - [121]

— Никто этого не желает, напротив, мы хотим спасти мир от разрушения.

— Ладно, ладно, знакомая песня! Вам лично я готов даже поверить. Но откройте мне, пожалуйста, зачем в бундесвере такое количество штатных офицеров? На тысячу девятьсот солдат приходится один генерал, на сорок семь подчиненных — один офицер штаба. Бюджет на 1957 год предусматривает двадцать шесть тысяч офицеров. Значит, у нас на каждые девять солдат будет по офицеру. Разве это не безумие?

— Тут что-то не так.

— Не так, господин капитан. Погодите, у меня вот тут записано! Вы можете найти эти цифры в «Боннер корреспонденц» от 4 января 1957 года. Я ведь это не с потолка взял.

— И все же мне кажется, что число их несколько преувеличено, я проверю.

— Вам нужно больше читать, вы ведь офицер по связи с прессой, больше читать и сопоставлять. Но вы, помнится, служили в рейхсвере?

— Служил, а это при чем?

— За время своей многолетней службы в рейхсвере вы прошли курсы обучения для унтер-офицеров и для кандидатов в офицеры, верно?

— Да, вы и в этом не ошиблись.

— Видите, вот вам и аналогия! В то время сто тысяч человек получило квалификацию как резерв командного состава для будущей армии великого германского рейха; а теперь бундесвер сразу же принимает вас, потому что вас, вермахтовцев, много. Вы и есть костяк армии.

Я отнесся к этому журналисту как к заядлому злопыхателю, однако не мог с ним кое в чем не согласиться. Его рассуждения, безусловно, не лишены были логики, но крайне неудобны, если вы не в состоянии ответить на них сколько-нибудь вразумительно.

Я попытался сделать это, переведя спор совсем в другую плоскость:

— Дух нашего бундесвера совершенно отличается от духа прежних армий. Нельзя сравнивать бундесвер с рейхсвером или вермахтом.

— Господин Винцер, я сам был солдатом и знаю, что к чему. По сравнению с рейхсвером и вермахтом бундесвер, по крайней мере организационно, покамест совершеннейший кабак. Так что вы по-своему правы, когда не хотите их сравнивать. А я говорю вам: этот бундесвер станет — и, к сожалению, наверняка станет — внедрять старый дух в армии, если мы все не будем начеку.

Я возразил:

— Зачем же вам трудиться попусту? Он бросил на меня яростный взгляд.

— Один только пример, господин капитан. Знаете ли вы, что в прошлом году в Иллере утонули пятнадцать новобранцев?

— Да, к сожалению. Несчастный случай, крайне прискорбное происшествие.

— Нет, это не было несчастным случаем, это было чистейшим безобразием. Слушайте внимательно, я расскажу вам одну занятную историю! Мы стояли тогда под Смоленском и должны были взять высоту, на которой находился наблюдательный пункт русских. Нашему лейтенанту хотелось во что бы то ни стало нацепить на себя Рыцарский крест. Командир полка дал ему приказ вести наступление с двух сторон и брать высоту только после длительной артиллерийской подготовки. Лейтенант решил взять ее приступом. Дело, конечно, сорвалось. Тогда-то я и лишился левой руки.

— Такие истории случались часто, особенно с неопытными молодыми офицерами. Но какая здесь связь с несчастным случаем на Иллере?

— Я еще не кончил. Итак, я лишился руки и взамен ее получил Железный крест; лейтенанту же Рыцарский крест не понадобился — он погиб. А теперь я спрошу в свою очередь: если бы я отказался идти на штурм высоты, что бы со мной было?

— Вас, бесспорно, предали бы военному суду.

— Правильно. За неподчинение приказу. А что случилось бы с лейтенантом, если бы он взял высоту приступом?

— Он, наверное, был бы награжден.

— Тоже правильно, господин капитан, он был бы награжден, хотя и оказал неповиновение.

— Но я все-таки не понимаю, к чему вы клоните.

— Сейчас станет ясно к чему. Существовал приказ комендатуры гарнизона в Кемптене и командира батальона, воспрещавший переходить вброд бурную реку Иллер с учебными целями. Тем не менее солдаты получили от командира взвода приказ войти в реку с полной выкладкой. Что с ними сталось бы, если бы они начали бузить?

— Их, вероятно, привлекли бы к ответственности за неповиновение, причем, может быть, и приняли бы во внимание, что командир взвода отдал этот приказ вопреки прямому запрещению начальства.

— Вот видите! Именно это я и хотел услышать. Командир взвода сам оказал неповиновение, как в свое время поступил и мой лейтенант. Новобранцы выполнили этот дурацкий приказ просто потому, что не смели и подумать, об отказе. Пятнадцать юношей поплатились жизнью потому, что одному человеку захотелось проявить власть. И вы станете утверждать, что это не признак живучести старого духа? А что, собственно, изменилось?

— Это исключение, весьма прискорбное исключение. Вообще у нас есть немало нового и хорошего, гораздо больше, чем прежде.

— Да, разумеется, Винцер. Тогда мой лейтенант хотя бы участвовал в атаке, он там и голову сложил. А командир взвода в Кемптене погнал людей в воду, а сам даже ног не замочил. Это и есть ваша хваленая новизна? А если бы ненароком никто не утонул? Стали бы все тогда осуждать этого командира взвода? Называли бы это и тогда «чрезвычайным, весьма прискорбным происшествием»?

— Вы слишком пессимистически смотрите на вещи, – сказал я. – Не отрицаю, что формирование бундесвера происходит в необычайно быстром, почти лихорадочном темпе. Следовательно, при таких неизбежно сжатых сроках обучения остаются пробелы в знаниях молодого офицера. Так, например, не всегда хватает времени на политические занятия для изучения основ нашей демократии или конституции. Если мы в школе упустили возможность получить эти знания, то потом уже никак не наверстаем. На первом плане должны быть чисто военные предметы и общая военная подготовка. А иначе к чему бы мы пришли? Нашим курсантам предъявляют такие непомерные требования, у наших молодых лейтенантов такая непосильная нагрузка! До нас уже сейчас доходят жалобы, что они не успевают ни пойти в театр, ни прочитать хорошую книжку. А если бывают срывы, то потому, что молодые офицеры еще не вполне ясно представляют себе свои задачи. Они должны расти и будут расти вместе со своими задачами. Все прочее — печальные, но временные явления, которые чрезмерно преувеличиваются.