Солдат - [103]

Схематично они должны выглядеть примерно так.

Государственный деятель, старший гражданский начальник, говорит солдату (а под «солдатом» я подразумеваю профессиональных военных — представителей армии, военно-морского флота и военно-воздушных сил в лице начальников соответствующих штабов): «Вот наша национальная политика. Вот чего мы хотим или хотели бы добиться. Какие военные средства необходимы для осуществления этой политики?»

Солдат подробно изучает эту политическую проблему.

— Очень хорошо, — наконец, говорит он государственному деятелю. — Вот сколько людей и пушек, кораблей и самолетов потребуется для осуществления нашей политики.

Таков в его простейшем выражении честный и прямой путь, по которому в своей совместной работе должны идти государственный деятель и солдат. Если это честные отношения, основанные на взаимном доверии, то они дают самые высокие результаты в интересах нации. Поэтому профессиональному солдату никогда не следует горячиться. Он не имеет права позволить себе хоть на один момент уклониться от честного высказывания своих взглядов, которые, как подсказывает ему его военный опыт, будут необходимы для выполнения порученной ему работы. Никакие политические побуждения не могли бы извинить, никакая «партийная» или политическая целесообразность не могла бы объяснить такого поступка.

Если цель, которой хочет достичь государственный деятель, обойдется дорого, это солдата не касается. Если цель превышает политические или экономические возможности страны, это не его дело. Решение подобных вопросов — конституционная обязанность гражданских властей. Если, разумеется, расходы являются явно фантастическими, солдат должен открыто сказать об этом. Но в сфере разумных ассигнований — в пределах того, что, по мнению рассудительного человека, может позволить себе страна — солдат должен тщательно избегать высказываний о том, по карману ли государству эти расходы или нет. В этой области он не компетентен.

Если гражданские власти считают, что расходы превышают возможности страны, то нужно или изменить сами цели, или откровенно принять на себя ответственность за возникающий при этом риск. Профессиональный военный ни при каких условиях не должен отказываться от своих взглядов или идти на компромисс, не должен поддаваться никакому давлению, на каких бы мотивах оно ни основывалось, за исключением убедительных чисто военных причин. Поступать иначе — значит стать бесполезным.

Хотя замечания, сделанные мною при церемонии вступления в должность, заслужили явное одобрение моего непосредственного начальника министра армии Стивенса, впоследствии я не заметил почти никаких признаков, показывающих, что к ним прислушался министр обороны Вильсон. Когда я представил Вильсону смету расходов на армию и высказал при этом мнение, что любой меньший бюджет опасно ослабил бы способность армии выполнить обязательства правительства Соединенных Штатов, он не согласился с моим толкованием вопроса о сущности этих обязательств. Позднее мне сообщили, что ассигнования будут урезаны примерно на два миллиарда долларов и соответственно будет сокращен личный состав армии.

В этом рассуждении я не видел никакой логики. Мое замешательство было усилено тем обстоятельством, что в то время как бюджет армии был снижен, экономисты с благословения правительства приветствовали величайший бум в стране, предсказывая в течение ближайших пяти лет повышение стоимости национальной продукции с 360 до 500 миллиардов долларов. Но ведь если это соответствовало истине, то тем более выделение дополнительно двух миллиардов долларов в бюджет армии не могло привести к банкротству страны.

Затем истинная подоплека этого дошла до моего сознания — военный бюджет основывался не столько на военных потребностях или экономических возможностях страны, сколько на политических соображениях.

Тот факт, что 76 процентов предполагаемого сокращения бюджета падало на фонды, представляемые армии, показал мне, что нам снова грозит опасность допустить ту серьезную ошибку, которая столь дорого обошлась нам в борьбе против слабейшего врага в первые несколько месяцев Корейской войны. Нами опять овладела тревожная иллюзия — туманная надежда на авиацию, которая, имея на вооружении атомные и водородные бомбы, якобы могла спасти нас в случае затруднений.

Я не могу представить себе более опасной точки зрения, ибо, разделяя ее, мы приближаемся к войне.

ГЛАВА 32 ИНДОКИТАЙ, КУЭМОЙ И МАЦУ

Против всех действий, которые, на мой взгляд, подрывали силу и моральный дух армии, я протестовал па заседаниях Объединенного комитета начальников штабов, в своих показаниях перед комиссиями конгресса, а также в письменной форме и на личных совещаниях с министром обороны. После каждого обмена мнениями с Вильсоном я убеждался, что или мыслительный процесс у него проходит на гениальном уровне, недосягаемом для меня, или его мышление находится под влиянием соображений, лежащих вне понимания солдата.

Основной пункт разногласий состоял, по-моему, в различном толковании того, как в случае войны должна применяться доктрина «массированного ответного удара». Я считал, что мы должны располагать силами и средствами для нанесения быстрого и сокрушительного ответного удара. Мы должны быть в состоянии наносить выборочные ответные удары и комбинированно применять один, два или все три вида вооруженных сил в такой пропорции и такой численности, каких потребует обстановка. Однако преобладало мнение, что достаточно держать напуганный мир под угрозой применения атомной и водородной бомбы.