Солдат по кличке Рекс - [33]

Но так и не написал. И вот теперь командир танкового батальона капитан Маралов принимает товарища по госпиталю под своей «тридцатьчетверкой».

— Помнишь, Громов, я тебе говорил, что на войне тесно и мы увидимся?

— Ага.

— Так давай за встречу. По глоточку, — отстегнул он фляжку. — А то когда еще придется? Сейчас здесь такое будет!

— Давай. Я рад. Честное слово, рад, что ты в строю, что комбат, и вообще…

— Я тоже. Ну, будем живы! — Маралов сделал изрядный глоток, передал фляжку Виктору, а Рексу протянул сухарь.

— Не возьмет, — заметил Виктор. — Ест только из моих рук.

— Сам научил? Молодец, собачина, так и надо. Доверяй только хозяину. Ну, все, братцы, началось! Теперь — лишь бы не прямое попадание.

Обработав передний край, «мессеры» и «юнкерсы» навалились на рощицы и перелески, которые как ни маскируй, сверху просматриваются почти насквозь.

Полчаса непрерывного гула, воя, рева, треска, взрывов, стонов… А потом — как будто ничего и не было. Тишина. Оглушенные люди вылезали из-под танков… Маралов приказал прочистить орудия, привести в порядок триплексы и прицелы, проверить боезапас.

— А ты говорил, зачем закопались?! На, смотри, — протянул он Виктору бинокль. — Так что вперед пойдем не скоро.

С холма лавиной катились фашистские танки. В бинокль хорошо было видно построение атакующего каре: впереди и на флангах — тяжелые «тигры», в середине — «пантеры» и самоходные орудия «фердинанд». Танки шли, не открывая огня, а «фердинанды», выскакивая на бугры, вели беспорядочную стрельбу.

— Хотите, чтобы мы себя обнаружили, а «тигры» засекли и расстреляли в упор? — усмехнулся Маралов. — Ни черта у вас не выйдет!

Он начал считать, сколько на батальон идет танков, но быстро сбился: все равно раза в три-четыре больше.

— Чего не стреляешь? — спросил Виктор.

— Нельзя. Надо ждать. Пусть подойдут ближе. Пушка у «тигра» бьет дальше нашей, да и броня у него покрепче. Так что единственный выход — подпустить метров на пятьсот и молотить в лоб.

Бензиновый чад повис над полем. Голубоватый дым выхлопов, почти не рассеиваясь, стоял стеной, из-за которой выныривали все новые волны танков.

— Пора! — сказал комбат, поднимаясь в танк. — А ты уходи, — бросил он Громову. — Пехоте здесь делать нечего: в танковой рукопашной ты не сгодишься.

— Все понял. Уже ушел. Только я хорошо знаю эту лощину: всю на брюхе исползал. Сейчас фашисты наткнутся на овраг. Он неглубокий, но стены крутые — придется обходить. Тут-то и подставят тебе борта.

— Ай да Громов! Вот это по-дружески! Все, рви когти! Они уже затоптались! — крикнул Маралов и захлопнул люк.

И действительно, немецкие танки остановились, потом попятились назад, повернули на девяносто градусов и пошли вдоль невидимого оврага.

— Вот теперь самое время. Огонь! — скомандовал Маралов.

Раздался залп. Другой. Третий… Все решает скорость стрельбы. Четыре секунды — выстрел, четыре секунды — выстрел. Перед оврагом полыхает пять факелов. Десять! Хотелось бить и бить по метавшимся танкам. А еще лучше нажать на рычаги, броситься навстречу и схлестнуться в ближнем бою. Но это верная смерть! Нет, в схватке с противником, превосходящим в четыре раза, нужна не только удаль. Маралов заметил, что «фердинанды» и часть «тигров» перестроились и стволами прощупывают высотку.

— Всем назад! — приказал он.

«Тридцатьчетверки» задним ходом рванулись за гребень холма и скрылись за обратным скатом. И вовремя! Фашисты открыли ураганный огонь по укрытиям, где только что стояли советские танки.

Одному ему знакомыми тропами Виктор бежал в расположение роты. И снова наткнулся на танки, на этот раз немецкие. По узкой лощине, словно на параде, шла бесконечно длинная колонна. Больше всего Громова поразило, что башенные люки открыты и командиры стоят, высунувшись по пояс.

«Ни черта не боятся, — с досадой подумал Громов. — Эх, Маралова на вас нет, он бы научил, как землю есть! А-а, ну теперь ясно, почему они пижонят! Африканцы. Даже танки не перекрасили, как были оливковыми, так и остались. Но где же наши? Неужели на этом участке нет ни пушек, ни танков?»

Да, на этом участке не было ни пушек, ни танков. Точнее говоря, еще утром они были, но беспрерывные бомбежки, бесконечные танковые атаки и ураганная канонада превратили всю эту технику в груду металла. В прорыв вошло триста фашистских танков. Казалось, уже ничто не сможет остановить эту армаду. И тогда против бронированных чудовищ вышли люди, не защищенные никакой броней, кроме отваги.

Полковник Сажин сидел на дне глубокой воронки — здесь был его командный пункт — и безуспешно пытался связаться с артиллеристами. Не знал комдив, что связываться не с кем. А по узкой лощине прямо на него шла колонна оливковых танков.

— Подлюги, даже люки открыли! Жарко им, видите ли. Знают, сволочи, что настоящего жару поддать им некому — у меня ни артиллерии, ни связи. И голова как после похмелья. Да, шандарахнуло в блиндаж крепко. И как я только жив остался?…

Из ушей и носа Сажина тонкой струйкой текла кровь, он размазывал ее по лицу и снова костерил начальника связи. Танки приближались, и Сажин постепенно успокаивался. Решение у него созрело, но было настолько дерзким и, Сажин не стеснялся признаться себе, бесчеловечным, что он не решался отдать приказ.