Солдат идет за плугом - [67]

Бродили с сумками через плечо поляки и польки из пограничных областей — по нескольку человек вместе, — искали прошлогоднюю картошку на заброшенных полях, сахарную свеклу, росшую тут повсюду, и грызли ее сырую, ели вареную, печеную в горячей золе…

А жители Клиберсфельда пока что кормились солдатским хлебом, привезенным из России.

Дела пошли неплохо. Вскоре удалось наладить и питание, даже легче чем можно было ожидать, а ведь это был сложный вопрос.

Берта Флакс — плотная крестьянка лет сорока — с самого начала попросилась в кухарки. Муж у нее в первые месяцы войны с Россией пропал без вести на Восточном фронте, оставив ее с кучей ребят (потому, может быть, она и была так отзывчива к чужому горю). Она быстро взяла хозяйство в свои руки, и никто не смел ей перечить: было известно, что Берта женщина справедливая, но крутая, если виноват — лучше ей не попадайся. Впрочем, она и в деревне заправляла многими делами строго и властно.

Правда, с солдатами она держалась совсем по-иному, бойцы не раз удивлялись этому, не понимая причин такой разницы: на притворщицу она не была похожа, нет, в этом никто ее не подозревал. Покорной, смиренной ее тоже нельзя было назвать, и робость никак не вязалась с обликом Берты. И все-таки что-то вроде этого было в ее приглушенном голосе, в потупленном взгляде, который она не отрывала от земли, когда говорила с солдатами. Во всем остальном сказывался ее неизменно суровый, твердый характер.

Ровно в семь, после завтрака в столовой замка, женщины должны были отправляться в поле. Берта появлялась на пороге, и солдаты невольно поторапливались запрягать лошадей. И только когда длинные фуры, битком набитые людьми, выезжали гуськом из железных ворот замка, взгляд поварихи немного смягчался.

С первых же дней солдаты убедились, что, в общем, немки — женщины работящие, старательные. Берта же каждой порознь знала цену. Она хоть и редко выходила в поле, но ей все было известно. Слов нет, за ужином каждая получала свою порцию, как бы ни работала и что бы ни натворила, но повариха умела так подать, что у провинившейся кусок в горло не шел.

Одна только Эльза Фишер отваживалась ей возражать.

Кто из жителей Клиберсфельда не помнил, какой была Эльза перед войной? На эту маленькую, неприметную девушку в родной деревне никто не обращал внимания. И вдруг в нее с первого взгляда влюбился парень из соседнего села — добродушный, высокий и стройный, как тополь, Карл. Прошло немного времени, и Эльза, к удивлению односельчан, стала невестой, а потом — счастливой женой Карла Фишера. И только тогда все припомнили, что девушка отличалась необыкновенным трудолюбием, честностью и множеством других достоинств, и это открытие наполнило людей уважительным дружелюбием к Эльзе и признательностью к Карлу.

Счастье снизошло на Эльзу нежданно, но так же внезапно рухнуло. Летом 1941 года Карл был мобилизован, а через две недели Эльза уже получила известие, что он убит. Она не рыдала, не стонала, но словно стала еще меньше ростом. Да, она стала меньше, сжалась, замкнулась в себе, окаменела.

Только когда в Клиберсфельд прибыла маленькая команда советских солдат во главе с сержантом Асламовым, она словно очнулась: в ее родное село пришли хозяйничать солдаты вражеской страны, той страны, где погиб ее добрый Карл.

И все-таки среди первых женщин, которые явились на призыв солдат, вышла на работу, подавив в себе злобу, и маленькая Эльза.

Эта бабенка, такая маленькая и щупленькая, что ее можно было принять за дочку Берты, не только заступалась за тех, кому доставалось от поварихи, но и сама дерзила ей при случае. Правда, ей не очень-то это удавалось. Берта одним взглядом заставляла ее замолчать.

Сколько раз бывало Эльза, взбешенная, выскакивала из-за стола, не притронувшись к еде. Она поскорей забиралась на фуру, чтобы в поле отвести душу с женщинами, которые охотно слушали ее.

Солдаты порой задумывались над этим: Берта им представлялась чуть ли не фельдфебелем — воплощением прусской военщины. А вспыльчивый Асламов, маленький коренастый татарин, награжденный двумя орденами Славы, настоящая "военная косточка", однажды утром возмущенно сказал, что эта Берта, кажется, сделалась уже чуть ли не начальником гарнизона, а он, он, гвардии сержант, которого Родина удостоила сержантских нашивок, стал здесь вроде конюха!

У Кондратенко и на этот счет было свое мнение:

— Сдается, хлопцы, попали мы черту в зубы, — сказал он однажды вечером, сидя среди солдат во флигеле, — тая Берта хуже моей покойной тещи. Хотя б она над нами только лютовала, так нет же, она и над своими лютует. А то уже, чтоб вы знали, пахнет политикой. Чуете — над немками лютует. Треба принять меры!

— Так-то оно так, только на нее ведь никто не жалуется. Как же мы можем вмешаться, — ответил ему кто-то, нажав на последнее слово.

— А возьми хочь того Фрица — мужчина все же — и все равно, бачив, как она его строго держит? Мы и то его уважаем, как он есть пролетарий, а она его поднимает до свету — коли ей дрова, носи ей воду на кухню. А що до котла — и близко не допускает, порция, як и всем немкам. И чого она до него такая вредная, не понимаю. Д-да, я все бачу. Тут тоже не лишне бы вмешаться, так опять в политику залезешь… — нерешительно сказал слегка смущенный Онуфрий.