Солдат идет за плугом - [121]

А солдаты?

Солдаты, между тем, получили приказ собираться в дорогу. Завтра, в это же время, им предстояло навсегда покинуть Клиберсфельд. Да, капитан показал им долгожданный приказ о демобилизации.

Кондратенко, Бутнару и Краюшкину нужно выполнить кое-какие формальности в штабе батальона, получить полагающееся на дорогу и — по домам!

Юзеф Варшавский мог теперь вернуться в Польшу — родина его была освобождена от фашистской оккупации. Но для этого в отличие от остальных он должен был еще задержаться в штабе части.

Сержант Асламов, с которым Постников уже успел поговорить наедине, был единственным, кто оставался на месте. Ему было приказано передать населению деревни инвентарь и все имущество, бывшее до этих пор в распоряжении солдат. Но дело было не только в этом. Ребята узнали, что командир полка предложил Гарифу остаться на сверхсрочной службе. Асламов ни минуты не раздумывал — он остается в армии.

Отдав приказания, капитан не уехал, как все ожидали. Сразу после разговора с Гарифом он отправился один бродить усталым шагом по обширному саду замка, примыкавшему к полю. Никто не решился сопровождать его.

Солдаты окружили Гарифа.

— М-да, — вздохнул Онуфрий, сочувствующе глядя на сержанта. — Це дило не легкое. Вставай по команде, ложись по команде. Завтрак, обед, ужин — все по команде… Нелегкое це дило носить военную хворму, та ще усю жизнь… Це я добре знаю!

— Верно, — задумчиво добавил Бутнару. — Ведь каждый из нас мечтал, когда кончится война, сбросить с плеч солдатскую снасть, расстегнуть пояс, воротник, разуться и пуститься куда глаза глядят, в степь…

Григоре застенчиво взглянул на своих друзей.

— Вам, может быть, мои слова покажутся смешными… Или странными… Но мне на фронте часто хотелось походить босиком, как в детстве…

— Может, оттого, что ты ходил в этих немецких сапогах с узкими носами, которые потом достались Кондратенко? — заметил сержант, притворяясь серьезным.

Все расхохотались.

— Эх, выпить бы топленого молочка, хлопцы, прямо из глечика, — быстро возобновил разговор Онуфрий, словно и не расслышав слов сержанта. — Попробовать борща, що сварен в горшке, а не в котле. И чтоб этот горшок булькал бы в печке.

— Да бросьте вы! — перебил его Вася Краюшкин. — Все это ерунда! Не станешь ты, Гриша, теперь босиком прыгать по холмам, не до того будет; и тебе тоже, не в обиду будь сказано, товарищ Кондратенко, не придется снимать сало с борща. Вы так говорите просто потому, что хочется домой. Вот и все. Помните это письмецо мужа Берты… Столько работы, столько трудностей там. Тяжело в такое время оставаться вдали… Когда хочешь и свое плечо подставить… А тут — служи на чужбине!

Слушая его, Гариф мельком взглянул на Юзефа, молча стоявшего рядом, и мягко, но довольно решительно проговорил:

— Хватит, ребята. Пошли лучше запрягать коней… Завтра уже придется женщинам делать это самим.

Солдаты с особой готовностью кинулись исполнять приказание.

Женщины, сторонясь, следили за их быстрыми движениями, хотя видно было, что уступают они скорее из вежливости. Они и сами могли бы выполнить эту не бог весть какую сложную работу; известно было, что попытка Иоганна — одного из немногих оставшихся в селе мужчин — взять на себя руководство не увенчалась успехом. Женщины, как дети, делающие первые шаги в жизни, хотели все совершить своими руками.

Вот они уселись на фуры. Кто-то взял вожжи в руки. Нет тут даже Берты или Хильды Кнаппе. Те заняты куда более важными делами — об этом знает теперь любая жительница Клиберсфельда.

Сейчас здесь главная — Эльза Фишер. Эта маленькая и не очень-то разговорчивая, а в последнее время и совсем молчаливая женщина, собрала вокруг себя односельчанок и заставила их слушаться ее во всем. Ни Берта, ни Хильда не препятствовали ей в этом.

Берта и Хильда? Как очутились рядом имена этих двух женщин, явно чуждавшихся друг друга?

После собрания в поле Хильда несколько раз пыталась поговорить с Бертой по душам, но, хотя они работали сейчас вместе, налаживая новые порядки в селе, Берта уклонялась от встречи наедине. То ли это было ей не по душе, то ли она не совсем еще доверяла учительнице, которая явилась в село неизвестно откуда. Но Хильда не отступалась от нее. Она хотела откровенно побеседовать с Бертой, прежде чем солдаты уедут из села.

Выходя из ворот замка с землемером, приехавшим из города, Хильда столкнулась с Бертой. Тут уж девушка просто схватила ее за рукав. Наспех кинув несколько слов землемеру, она отвела Берту в сторону.

— Не избегайте меня, дорогая, нам нужно, нужно поговорить! И именно сейчас!

— Слушаю вас, фрейлейн, — неохотно проговорила Берта. — В чем дело?

— Нам необходимо объясниться, — настойчиво повторила Хильда. — Уверяю вас, надо выбросить из головы эту самую покорность, покорность русским. Право же, им совсем не нужна эта покорность!

— Может, им она и не нужна, а вот нам — нужна. Иначе нельзя! — воскликнула бывшая повариха с раздражением. — Покорности надо требовать от всех, а то дождемся еще каких-нибудь бед. Вы, фрейлейн, еще молоды, не знаете по-настоящему, какими стали за последние годы мы, немцы.

— Немножко знаю. Пусть молодая, но я была в немецком концлагере, а не в каком-нибудь другом. И напрасно вы думаете, что весь наш народ развратили фашисты.