Сокровище ювелира - [69]

– Слышала. Рассказывай!

– Значит, старик в постели. Дора сидит у изголовья и перевязывает ему голову. Старая Магда зажигает лампу. Дело было под вечер. Старик подал какой-то знак рукою, должно быть, захотел пить. Дора взяла чашку. Внезапно чашка выпала у нее из рук и разлетелась вдребезги. Старик приподнялся и посмотрел на дверь. На пороге стоял Павел. Красавец, клянусь бритвой, красавец! Вы бы только на него поглядели, сударыня!

– Негодяй! Не болтай! Рассказывай! – прошипела в бешенстве Клара.

– Ну да, правда ведь. Павел поспешил к постели, опустился перед стариком на колени и заплакал. Герой, а, как женщина, заплакал. Ювелир уставился на него удивленно, а Дора, чуть приподняв голову, поглядывала на него украдкой. Украдкой, но так чарующе, как только женщина может смотреть на мужчину. Начался разговор. О чем, не слышал. Старик, видимо, упирался, Павел настаивал, молил, заклинал. Вдруг Крупич склонил голову на руку, словно что-то обдумывая. Снова поднял ее, погладил дочь и кивнул Павлу. И они оба весело вскочили. Крупич положил им руки на головы, старая Магда заплакала в своем углу, а Павел обнял и поцеловал Дору.

– О! – воскликнула в ярости Клара, упрямо вскинула голову и судорожно рванула нитку черного жемчуга на шее, крупные зерна рассыпались по гладкому полу. – Замолчи, змея, придержи язык, твои слова отравляют мне душу, а змеиное жало пронзает сердце! Он! Дору! – И, вскочив, заходила по комнате с высоко поднятой головой и пылавшим от гнева лицом. А Чоколин тем временем хладнокровно подбирал жемчужины.

– Он и Дора! Обнимать, целовать эту простую, безродную девку! О, клянусь Иисусом, я уничтожу их, уничтожу! А может быть, это всего лишь любовные шашни? Возможно ли, чтобы он женился… нет… нет… это невероятно! Ты лжешь, тысячу раз лжешь!

– Кабы так! – холодно возразил Чоколин. – Но я выведал у камердинера Бальтазара Грегорианца, уста которого отворили цехины Степко, что дело на самом деле идет к свадьбе!

– Ах! Ах! Неужто я такая несчастная? Как смел этот сумасбродный юноша разорвать золотую паутину моих чар, в которой запуталось столько гордых мужей! Чоколин, ради бога, возьми все, что видишь, все, что найдешь в этом замке, только помоги! – пролепетала красавица, точно в бреду. – Помоги, – продолжала она уже спокойнее, – но как приказать сердцу, если оно тебя не хочет? Есть ли такие узы, которые могут привязать к тому, кто тебя отталкивает? Есть ли? О господи! Я сойду с ума, сойду с ума!

И женщина бросилась на ложе, орошая горькими слезами богатое изголовье.

– Госпожа! – промолвил Чоколин, стоя перед Кларой. – Оставьте мечты!

– Забыть о нем? – жалобно промолвила Клара. – Что ты понимаешь, несчастный? Я хотела, бог мне свидетель! Старалась вырвать его из сердца. Тщетно! Надеялась, что время потушит жар в моей груди. Но память, ^та проклятая память день и ночь твердит его имя, разжигает лютый огонь, и сейчас мое сердце объято адским пламенем, я должна его или иметь сейчас, или…

– Уничтожить и его и ее! – закончил хладнокровно брадобрей. – Госпожа, выкиньте из головы глупости. Раздавите и бросьте! Все это пустые бредни! Есть вести похуже! Крыша горит у тебя над головой! Унгнад провозглашен баном! Вся власть в его руках! Самобор был заложен Унгнадом твоему деверю, – точнее, половина ему, половина Грегориаицу. Грегорианцу его часть бан выплатит, а другую часть, то есть твою, хочет отобрать силой.

– Ты в своем уме?

– Да! Через денек-другой сами увидите!

– Неужто в заговор против меня вступили все силы ада? – воскликнула женщина вне себя.

Вдруг на башне затрубил трубач. Едет гость. Не прошло и двух минут, как госпоже Кларе представился закованный в железо высокий смуглый офицер: господин Мельхиор Томпа Хоршовский, адъютант бана.

– Благородная госножа! – начал пришедший. – Мой начальник, вельможный господин барон и бан Кристофор Унганд Сонекский, просит прежде всего передать вам свое уважение и поклон. Вашей милости хорошо известно, что с древних пор замок и город Самобор принадлежали роду Унгнадов, одна его половина попала в руки вашего свекра, Леонарда Грубара, незаконным путем. А неправое дело вовек не исправишь! Потому-то вельможный господин наместник Венгрии Никола Батор и присудил: весь Самобор передать роду Унгнадов. Вследствие этого мой начальник просит вашу милость немедля передать ему замок и город Самобор, если же вы не уступите добром, он употребит силу. Вельможный господин бап дает вам на размышление два дня, после чего он сочтет себя вправе с оружием в руках занять свое родовое гнездо.

Глаза Клары метали молнии, она то бледнела, то краснела; дрожа от гнева, она держалась за стол.

– Милостивый государь! – ответила она наконец. – Передайте вашему начальнику поклон и уважение! Половину Самобора, которой я владею, заложил блаженной памяти Иван Унгнад моему деверю за восемь тысяч венгерских форинтов; если господин бан мне их возместит, я возвращу ему замок. Но не раньше. И пусть господин Унгнад примет во внимание, что людей не прогоняют как собак. Благодарю покорно за два дня, данные мне на размышления. Но думать мне нечего. Я решила. Пусть господин бан ведет свои войска, найдется и у меня и порох, и свинец, и люди, хоть я и женщина. Обязанность бана защищать права каждого, а не нарушать их ради собственной корысти. Вот так и передайте своему начальнику, а теперь, милостивый государь, ступайте с богом.