Сокровища России - [82]

Затем Эдик с законной гордостью объяснил Троекурову технику высшего — на сегодняшний день — копирования. Последний писк японской научной мысли, цифровая видеокамера с высочайшей и высокоточной цветовой передачей, мощный компьютер, сканер и огромный. По спецзаказу, монитор. Компьютер непрерывно корректировал художника-копииста и по линиям, и по цвету, вплоть до самой микроскопической мелочи. Это позволяло достичь полной визуальной идентичности копии и оригинала. Ну, полнейшей. На глаз отличить невозможно. Сам реставратор уже не видел, где надо чуть добавить цвета или на долю миллиметра передвинуть точку-линию, но компьютер неумолимо и безжалостно высвечивал на мониторе его огрехи. Правда, по мнению все того же компьютера, полной идентичности достичь все равно не удавалось, но его мнение вместе с памятью об оригинале стиралось после изготовления каждой копии, поэтому хихикать поначалу принялись реставраторы, сообразившие первыми, почему это их начальник, прикованный наручником к здоровенному омоновцу, такой радостный, словно это омоновец к нему пристегнут. Различить копию и оригинал после уничтожения компьютерного «скана» и искусственного старения копии было практически невозможно. И когда ничего не понявший Троекуров, возбужденный, как собака на следе, спросил Эдика: — Ага! Понял! Значит, вы оставляли себе копию, а оригинал продавали? — тут заулыбались и омоновцы. Тоже сообразили, ребята ушлые. Сначала докажи это, прокурор. Признаваться — дураков нет. Эдик и впрямь дураком себя не считал. Играя на публику, он даже картинно отставил ногу и откинул назад голову, и ответил с аристократическим презрением:

— Да за кого вы меня принимаете? За жулика?!

Тут засмеялся даже прикованный к нему омоновец, и словно плотина прорвалась — все смеялись, реставраторы просто гоготали. Прокурор только растерянно оглядывался, медленно бурея, понимая, что ему незаметно наклали, вставили и вообще он выглядит дурак-дураком… У нас презумпция невиновности. И если наглый Эдик утверждает, что он продавал копии, то доказать, что он продавал оригиналы, придется ему… что невозможно, как только что наглядно доказал этот наглец.

Вот тут и увидел Эдик — всего на миг — отчаяние в прокуроровских гляделках. Видимо, оно и толкнуло прокурора к беспределу. Он понял, что без «чистосердечного» признания Эдика, без его помощи, доказать его вину не получится. Впрочем, сначала прокурор нажал на реставраторов. Он таскал их на допросы, стращал, грозил и раскалывал, как поленья — они признавались, что делали копии, что старили, но дальнейшую судьбу копий и оригиналов решали не они — Пузырев и Эдик. Так что все вопросы — к ним. В Российском музее — только подлинники, они в этом уверены, это аксиома, не подлежащая сомнению.

И вот тогда прокурор нажал на Эдика.

Глава 35 Знакомство с Хуторковским

Жить можно и в тюрьме. К этому времени Эдик жил в своей одиночной камере вполне припеваючи. Допросы допросами, а жизнь продолжается. В камере стоял домашний кинотеатр, компьютер, мягкая софа, душевая кабина, а кормежку привозили из хорошего ресторана. Когда в тюрьме проводился шмон в поисках запрещенных предметов вроде компьютеров, сотовых телефонов и мягких соф, это обходилось Эдику в лишнюю тысячу долларов, которыми он заклеивал глазенки проверяющих ментов. Все-таки не злые советские времена на дворе, когда хапуг на вроде Эдика даже расстреливали. Теперь и в тюрьмах олигархов уважают. Они же больше платят, чем жадные и злые демократы у власти. А кто платит, тот и заказывает жизнь. С субботы на воскресенье с бумагами на подпись и ночевкой приходила Людочка. Она жалела Эдика, что он толстеет, старалась согнать лишний вес и кормила всякими витаминами. Отдохнув субботу и воскресенье в ее обществе, всю прочую неделю Эдик руководил Российским музеем железной рукой. Из каземата по сотовому телефону. Эту малину прокурор убрал не менее железной рукой, переведя Эдика в общую камеру, да не простую, а «голубую» — так тюремная администрация называла камеру, по современным веяниям отведенную для гомосексуалистов. Правда, перед этим Троекуров долго пугал этой возможностью, говоря, что если Эдик не признается чистосердечно, что продал весь российский музей и еще прочее, до чего дотянулся, то Эдуарда Максимовича вскоре будут в рифму называть «Эдик-педик», а заднице Эдуарда Максимовича потребуется штопальная игла с шелковой ниткой. Вот так взъелся прокурор.

Но Троекуров ошибся. Разумеется, тюремная администрация выполнила распоряжение следователя — не сразу, со скрипом, но выполнила — и даже «голубых» обитателей камеры вроде как настропаляла на сексуальные подвиги с новичком, да только вот как-то ни так настропалила, или тюремный телеграф сработал лучше ихнего стропаления — и потому олигарха в «голубой» камере встретили как мессию. Так что нажим прокурора тут не сработал. «Голубые» тоже любят смотреть цветной телевизор, болтать по телефону и жрать ресторанную еду. Даже визиты Людочки «голубые» «не замечали», отворачиваясь от такого, по их понятиям, извращения олигарха, доллары которому таскали просто пачками все, кому не лень, от сержанта до самого начальника тюрьмы — чтоб потом получить их обратно. Кто давал их для передачи славным офицерам милиции — Бог знает, у олигархов на воле остается достаточно много помощников, да и просто богатых друзей.