Сокровища Рейха - [4]

Однако если нам, детям, он представлялся всего лишь величественным, доброжелательным старцем, то моего отца он ставил в невыносимо тяжелое положение. В глазах общественного мнения дед был главным американским нацистом, фотографии которого нередко появлялись на первых страницах газет: то он приветливо болтает с Адольфом Гитлером, то едет в огромном открытом лимузине с Герингом и Шпеером, то выходит после совещания с Адольфом Круппом и, улыбаясь, скрепляет рукопожатием бог знает какую дьявольскую сделку.

Все это было совершенно чуждо моему отцу, Эдварду Куперу, который в 1932 году окончил Гарвардский университет и помышлял стать художником. Бывая в Германии вместе с дедом в двадцатые годы, в период быстрого возрождения Берлина, потом в тридцатые – уже в совершенно иной атмосфере, он встречался с великими мира сего, решавшими, как перекроить Европу, и люто возненавидел все, за что ратовали нацисты вкупе с его родным отцом. Таким образом, в то время как Остин Купер, наш дед, был глашатаем нацистских идей в Америке, наш отец, Эдвард Купер, всю свою недолгую жизнь боролся с фашизмом всеми доступными ему средствами и в 1941 году, будучи офицером английских ВВС, сложил голову в воздушном бою над Ла-Маншем. Ни его тело, ни обломки его «спитфайра» отыскать так и не удалось.

Газеты писали тогда: один, живой, предал свою страну и ее идеалы, другой, его сын, погиб за свободу.

Восьмого декабря 1941 года по личному указанию президента около нашего огромного особняка, выходящего окнами к живописной реке и водопадам, носившим имя Остина Купера, была выставлена вооруженная охрана. Она была снята лишь через несколько месяцев после окончания войны. Так охраняли, оберегали Остина Купера от возмездия со стороны тех, у кого имелись причины желать ему смерти.

4

Чикаго лежал передо мной, огромный, курящийся дымами, и в морозном небе над ним тучей нависал грязно-желтый индустриальный смог.

Как только я повернул на север, налетел сильный, порывистый ветер, хлестко ударил по ветровому стеклу. «Линкольн» содрогнулся, принимая напор ветра на свои мощные литые бока. Снег вихрем несся по стылым полям, ветер со свистом взметал его вверх, превращая солнце в едва различимое тускло-серое пятно.

Я свернул с шоссе и, поставив автомобиль на стоянке, вошел в кафе фирмы «Фред Харви». В кафе не было ни души – стояла мертвая, неземная тишина, словно не кафе открыл здесь Фред Харви, а космическую станцию. На миг мне почудилось, будто я оказался единственным живым существом в царстве автоматов.

Наваждение рассеял приход официантки. Она, приветливо улыбаясь, заметила: «Надо же, еще день, а темно, как ночью» – и удалилась. Вскоре появились двое мужчин. Они сели за столик, заказали кофе. Один из них, высокий, лысеющий, в дубленке, подойдя ко мне, спросил, не одолжу ли я ему почитать газету «Трибюн», лежавшую около меня на стойке. Я ответил, что газета не моя и он может ее взять. Мужчина улыбнулся, кивнул в сторону огромного, во всю стену, окна, за которым проносился снег, скрывая автостраду, и спросил с дружелюбной слабой улыбкой:

– На север едете?

– Да, до самой Миннесоты.

– Вы можете не доехать, – грустно сказал он, будто всем нам грозил один общий враг. – Погода мерзкая, а к северу, говорят, и того хуже.

– Похоже, что так, – согласился я.

– Да-а, не повезло. – Он закурил сигарету и стал длинными пальцами вертеть газету. Этот человек походил на ковбоя, перегоняющего стадо домой сквозь ветер и снегопад. – Спасибо за газету, – поблагодарил он и вернулся к своему спутнику.

Они еще мирно попивали кофе, когда я, натянув перчатки, вышел из кафе и направился к машине. На мне был мой любимый свитер с высоким воротом, плотный, связанный какой-то старушкой на Гебридах из толстой чистейшей шерсти и очень мягкий.

«Линкольн» завелся мгновенно, и я, убедившись, что все узлы работают нормально, медленно поехал по площадке мимо черного лимузина, стоявшего рядом с батареей заправочных колонок. Те двое из кафе тоже вышли на улицу, и высокий, в дубленке, помахал мне на прощание, когда я начал осторожно спускаться в белесый провал, который и оказался шоссейной магистралью.

Мной опять завладели воспоминания: сначала о Сириле, потом о Дигби, и я – уже в который раз – представил себе, как впервые везу ее в Куперс-Фолс… Мой отец беседует со мной так, как ему никогда не довелось при жизни, а дед медленно, расчетливо примеряется ударить по крокетному шару, и мне даже слышится гулкий удар молотка по шару…

Ранние сумерки окутали меня, пуще повалил снег, и видимость почти исчезла. Шоссе, покрывшись раскатанным снегом и ледяной коркой, стало скользким. За целый час мне попалось всего с полдюжины машин, и я уже пересек границу штата Висконсин, как вдруг сбоку, слева, всего в нескольких футах от меня, неожиданно возник черный лимузин. Он начал съезжать в мою сторону, и, прежде чем я успел что-либо предпринять, раздался удар, от которого «линкольн» медленно сполз с дороги, не в состоянии удержаться на укатанном снегу.

Словно пара конькобежцев, мы плавно двигались сквозь пургу, все ниже сползая в бесконечное белое пространство, покрытое настом. Я крутанул руль и сбросил газ в надежде, что зимние покрышки каким-то чудом затормозят движение. Черный лимузин наконец оторвался от меня, отъехал в сторону и остановился впереди у кромки кювета, в то время как я продолжал скользить вниз. Но вот я ощутил твердую опору под колесами, быстро перевел рычаг на первую скорость и резко нажал на педаль акселератора, стремясь вновь поймать управление. Как ни странно, маневр удался. «Линкольн» выровнялся, пропахал полосу рыхлого снега и с трудом выбрался на обочину, поднимая снежные шлейфы. По-видимому, с момента столкновения и до того, как я опять выехал на дорогу, прошло всего несколько секунд, но мне показалось, что минула целая вечность. От пережитого страха я весь дрожал, по телу струился пот. Я сидел, стиснув руками руль, судорожно глотая воздух.