Сокровища Рейха - [111]

Когда она проходила мимо меня, я ощутил тот самый запах: Брендель сказал, он ей подходит, это были его последние слова жене. Лицо Лиз покрывала жуткая бледность, нижняя губа была рассечена посередине, нос разбит на переносице, воздух со свистом вырывался из ноздрей.

– Извините, – повторила она, медленно проходя мимо Питерсона, и скрылась в ванной, оставив дверь слегка приоткрытой.

– Вы ей сказали? – спросил я.

– Я сделал ей укол, ввел сильное успокоительное, – ответил Рошлер. – Сказал, что Брендель мертв, этого пока достаточно. Она сейчас находится под воздействием лекарства, однако мое сообщение исподволь фиксируется у нее в мозгу. Но она слишком измучена, чтобы как-то реагировать. – Он встал, посмотрел в окно. – Скоро она полностью осознает, что в ее судьбе произошла резкая перемена, а успокоительное поможет ей справиться с этим.

– А она не уснет? – спросил Питерсон, поглаживая усы.

– Нет, пока мы будем тормошить ее. За последние двенадцать часов она приняла массу лекарств, чтобы как-то взбодрить себя и выдержать напряжение. Она провоцирует столкновения между заинтересованными сторонами, абсолютно не щадя себя, а вообще-то ей безразлично, кому она причинит страдания, лишь бы удовлетворить свое болезненное любопытство. – Заметив на наших лицах замешательство, он отвернулся к окну и стал расправлять складки на портьерах. – Все это может не понравиться вам, но вы должны постараться понять, что она не похожа на нас с вами, она одержима поисками собственного «я». Ввиду этого ее поведение непредсказуемо… то есть наперед о ней можно сказать только, что психика ее неустойчива, что сама она абсолютно безразлична к последствиям своих поступков и в своих действиях не видит ничего дурного. Она безжалостна к себе, но у нее нет жалости и ни к кому другому. Ей просто на все наплевать. Она одержима лишь желанием выяснить, в чем заключается смысл ее жизни… Теперь к делу, господа. Надо как-то вывести вас отсюда.

– Мне начхать, полоумная она или нет, – проворчал Питерсон, – но она пойдет с нами. Обнаружив тело своего хозяина за диваном, кое-кто из этих людей придет в ярость. Есть шанс, что его жена может оказаться для нас своего рода страховым полисом. Ведь она нужна была обеим сторонам – и Бренделю, и Зигфриду, верно я говорю?

– О да, несомненно. Вы правильно делаете, намереваясь захватить ее с собой. К тому же какое имеет значение ее похищение в сравнении с другими вашими преступлениями?

– Какими «другими преступлениями»?

Рошлер печально улыбнулся:

– Убийством Бренделя, например. Ясно, что именно вас обвинят в этом. Никому и в голову не придет, что застрелил его я, не так ли?

– Так или не так, но эта сумасшедшая дамочка поедет с нами! – отрезал Питерсон.

– Я не сумасшедшая, мистер Питерсон. – Лиз стояла в дверях, опершись о косяк. – Я безумно устала, но я не сумасшедшая.

Я проводил ее через комнату и усадил в кресло.

– Спасибо, Джон. – Глаза ее были закрыты, лицо в синяках и ссадинах, слова с трудом слетали с распухших, пересохших губ. Она сложила руки на коленях, ее ресницы слегка трепетали. Я стоял рядом, глядя на нее. Она откинулась на спинку кресла, тяжело дыша. Питерсон и Рошлер тихо переговаривались в другом конце комнаты.

– Я хочу пить… Джон, пожалуйста, принесите мне воды. – Она открыла глаза, но не могла ни на чем остановить взгляд. Положила руку на сердце, словно желая убедиться в том, что она все еще жива. Я поднес стакан к ее рассеченным губам, но она не открыла рта, и вода потекла по подбородку. Я взял салфетку, стал промокать воду с лица, потом окунул в стакан пальцы и смочил ее рассеченную запекшуюся губу. Лиз была почти без сознания. Я вспомнил прикосновение ее губ к моей щеке там, в парке, снежинки, упавшие ей на лицо.

Питерсон уже стоял рядом с нами, нетерпеливо переступая с ноги на ногу.

– Сейчас уходим, – сказал он. – Спустимся по лестнице, пройдем вестибюль и выйдем через парадную дверь. Рошлер говорит, что сможет провести нас мимо верзил у входа. Если ему это не удастся, немало людей пострадает. А эту чокнутую мы возьмем с собой как заложницу. Она – наш пропуск на выход из этого сумасшедшего дома. Теперь поднимайте ее, и мотаем отсюда. – Он подошел к двери и выглянул в коридор.

Рошлер достал из шкафа дубленку для Лиз.

– Ей нельзя переохлаждаться, – сказал он. – Ее организм сейчас практически лишен всякой сопротивляемости.

Питерсон снова подошел к нам, щелкнул пальцами:

– Пошли, пошли, кончайте эту волынку! Слава богу, что горят только свечи, никто не разглядит как следует ее лицо. Мама родная, у нее такой вид, будто она только что провела четверть часа со Шведским ангелом.[12] Рошлер, вы возьмете наши пальто, не можем же мы выйти в такую метель без верхней одежды.

Мы спускались по лестнице: Питерсон шел впереди, Рошлер замыкал шествие. Потом он отошел в сторону, чтобы взять наши пальто, а мы продолжали идти к выходу вдоль стены, на которой едва горели канделябры, и остановились только неподалеку от двери. Громилы преградили нам путь. С ними был Зигфрид, он следил за каждым нашим движением. В полумраке его белокурые волосы казались тусклыми. Со всех сторон лениво проходили люди, утомленно смеялись, переговаривались, выстраиваясь в очередь за своими манатками. Было уже около часа ночи.