Сокровища Черного Острова - [21]

«Да вы чо, бабы? — мог бы им сказать Шоммер. — Разве дело в морде? Вам ли не знать? Опомнитесь, и ко мне в очередь по одной».

Великой силы был мужик.

Однако дамы были какие-то зашоренные.

Потом Бог смилостивился — в отеле разместилась группа пловчих из олимпийской сборной. Эти сразу узрели в Шоммере мужскую стать, встали в очередь, сегодня одна, завтра другая, послезавтра третья. И так, понимаешь, приохотились, что уже через неделю передрались между собой. Каждая заявляла свои права. Мой — и всё тут. Руководителям сборной пришлось срочно свернуть тренировочный процесс и увезти девушек на какую-то зимнюю базу.

Вообще-то, так оно было лучше, Шоммер к этому времени малость притомился. Шутка ли — вступить в схватку с тренированной спортсменкой. У неё дыхалка, выносливость, неуёмность. А когда их дюжина, и каждый раз приходит новенькая, отдохнувшая, готовая к заплыву на длинную дистанцию, тут уже, охо-хо, тяжеловато.

Итак, спортсменок срочно увезли, а другие дамы, прежде воротившие от Шоммера нос, будто прозрели. Оглаживают его взглядами, тонко улыбаются, подмигивают. Видать, слух от пловчих просочился.

Появился, так сказать, выбор, ассортимент. Жизнь влилась в своё русло.

На сей раз Шоммер решил не разбрасываться, а облюбовал загорелую и веселую грудастую красотку по имени Джина, которая ради него с легкостью рассталась со своим веселым загорелым другом греком Деметрусом.

Вот это уже больше было похоже на приятный отдых. Джина была девица легкая, неожиданная, глядишь, день прошел, а она как-то даже не надоела. Потом наступала ночь, волшебная южная ночь с черным бархатным небом, которое заглядывало в спальню через распахнутое окно. Была гибкая, нежно лепечущая Джина, и это уже была совсем другая Джина.

Утомившись, они засыпали. Сон у Шоммера был глубок и безмятежен. Утром его поцелуем в губы будила Джина. Дыхание у нее было чистое, как у ребенка, хотя она еще не вставала и зубы не чистила.

Она обладала и другим замечательным качеством — не потела даже во время длительной скачки, а как её Шоммер гонял, как гонял. Сам был в мыле, она же, трудясь не меньше его, оставалась сухой, и кожа её была шелковистой, источающей тонкий аромат.

Это было удивительно, не встречал еще Шоммер таких женщин. Тем, прошлым, нужно было мыться с мочалкой, опрыскиваться духами и жевать какой-нибудь глупый «Дирол».

Однажды ночью Шоммер проснулся и поначалу никак не мог понять, откуда доносится эта едва слышная, завораживающая, усыпляющая музыка, от которой никак не разлепишь веки и того и гляди вновь кувыркнешься в объятия Морфея, хотя мочевой пузырь, знаете ли, это такой господин, с которым не шутят. Джина тихо и мерно дышала. Вот в выдохе её начала различаться какая-то хрипотца, вот в хрипотце этой, если здорово прислушаться, проявились далекие-далекие, прямо-таки запредельные голоса.

Шоммер заставил себя открыть глаза, приподнял голову над подушкой. Всё это было — и музыка, и хрипотца, и всё это исходило от Джины. Он кашлянул, зашевелился. Музыка тотчас смолкла, а Джина сказала сонно: «Ну, ну, успокойся, дорогой. Спи».

Он слетал в туалет, лег на свое место и подумал вдруг, что у «них» промашек, пожалуй, больше, чем у людей. Любой конструктор, тайно внедряя в массы человекоробота, обязательно позаботился бы о его «человеческих» проявлениях. Он бы у него и потел, и вонял, и плакал бы крокодильими слезами. Иначе грош цена такому конструктору.

И еще он подумал о том, что везет ему, как утопленнику. Из огромной массы всамделишних баб выбрать робота. Уржаться можно…

Утром он не смог себя пересилить: что-что, а заниматься любовью с железякой — это было выше его сил. То же, что с надувной куклой.

«Сматываться надо», — мрачно подумал он, вырываясь из жарких объятий Джины. Она была сильна, не больно-то вырвешься, но он переборол её, встал.

— Я не понимаю, — сказала она.

— А что тут понимать? — жестко ответил он, натягивая плавки.

— Джим, ну нам же хорошо, — сказала она. — Джимми.

Он промолчал.

— Тебе плохо со мной? — спросила она с недоверием.

— Зачем вы шляетесь среди людей? — произнес он. — Думаешь, я пенек с ушами?

— Чем я хуже глупой потной телки? — сказала Джина, принимая на кровати эффектную позу. — Провели вместе пару недель и разлетелись в разные стороны в свою жизнь. Я за тебя цепляться не собираюсь. Дуру нашел.

Нет, ну надо же извращенка какая. «Чем я хуже глупой потной телки?» Да тем уже хуже, что ненастоящая, суррогатная. Это то же, что любить, как женщину, какую-нибудь красивую машину, которая с готовностью повинуется каждому твоему жесту. Патология это, дефективность.

— Я спрашиваю — что вы делаете среди людей? — хмуро повторил он. — Как полицейский спрашиваю.

Ах, вот это не надо было говорить. Это для «них» уже зацепка.

— Да ладно тебе, — сказала Джина. — Какой ты полицейский? Будет полицейский в машине хранить триста миллионов.

— Кто ты? — спросил несколько обалдевший Шоммер.

Глава 17. Паркер-Галахер

Единственным из друзей, кто тащил за собой память о прошлом, был обстоятельный, всё взвешивающий Боб Галахер. Может быть, он потому и тащил за собой эту память, что прошлое как бы было эталоном, с которым можно было сравнивать настоящее. Эталон этот должен был быть идеальным, поэтому Галахер копался в прошлом, как в бабушкином сундуке, оставляя крепкие, надежные вещи и выбрасывая трухлявые, сомнительного качества. Вернее, он стремился это сделать, и иногда это у него получалось, а в основном не очень.