Сокровенная роза - [2]

со странным готическим шрифтом.

Фото с изображеньем уже любого на свете.

Истертая шкура, когда-то бывшая тигром.

Ключ от потерянной двери.

Что найдется на чердаке,

Кроме старого хлама?

Эти мои слова — монумент забвенью, трудам забвенья.

Прочностью он уступает бронзе

и этим роднится с ними.

Пантера

Ей вновь шагать своей стезей короткой,

Своей (о чем не ведает она)

Судьбою, что предопределена

Жемчужине за крепкою решеткой.

Несчетны те, кто побыл и исчез. Н

о не исчезнет и не повторится

Пантера, вновь чертящая в темнице

Отрезок, что бессмертный Ахиллес

Когда-то прочертил во сне Зенона.

Холма и луга не увидеть ей

И в свежину дрожащую когтей

Не погрузить, вовек неутоленной.

Что многоликость мира! Не сойти

Ни одному со своего пути.

К Соловью

В какой тиши староанглийских рощ

Или неисчерпаемого Рейна,

Какою ночью из моих ночей

Коснулся невозделанного слуха

Твой отягченный мифами напев,

О соловей Вергилия и персов?

Тебя до этого не слышал я,

Но наших жизней не разнять вовеки.

Ты означал скитающийся дух

В старинной книге символов. Марино

Назвал тебя сиреною лесов.

Ты пел из тьмы встревоженной Джульетте,

Среди латинских путаных вокабул

И в сосняке другого соловья,

Полугерманца-полуиудея,

С его печалью, пылом и смешком.

Тебя услышал Ките за всех живущих.

И нет ни одного среди имен,

Подаренных тебе, что не хотело б

Стать вровень с этою бессмертной трелью,

Певец ночей. Тебя магометанин

Воображал кипящим от восторга,

Вздымая грудь, пронзенную шипом

Тобой воспетой розы, обагренной

Твоей предсмертной кровью. Век за веком

Ты длишь пустынным вечером свое

Занятие, певец песка и моря,

В самозабвенье, памяти и сказке

Горя в огне и с песней уходя.

Есмь

Я — из познавших: он лишь прах, похожий

На тех, кто силится, вложив старанье,

Себя увидеть за зеркальной гранью

Или другого (что одно и то же).

Я — из познавших: на земле от века

Забвенье было карою глубокой

И незаслуженной наградой Бога

Для ярости и пыла человека.

Я — тот, кто мерил столькие дороги,

Но трудной, многоликой и единой,

Незримой и всеобщей паутины

Часов и дней не поборол в итоге.

Я был никем и не изведал рвенья

Клинка в бою. Я — эхо, тень, забвенье.

Сон Алонсо Кихано

Стряхнув свой сон, где за спиной хрипит

Сверкающая саблями погоня,

Он щупает лицо, как посторонний,

И сам не знает, жив или убит.

И разве маги, горяча коней,

Его не кляли под луною в поле?

Безлюдье.

Только стужа.

Только боли

Его беспомощных последних дней.

Сервантесу он снился, вслед за этим

Ему, Кихано, снился Дон Кихот.

Два сна смешались, и теперь встает

Пережитое сновиденьем третьим:

Кихано снится люгер, давший течь,

Сраженье при Лепанто и картечь.

Симон Карвахаль

На ферме в девяностых мой отец

Встречал его. Они не обменялись

И дюжиной скупых, забытых слов.

Отец потом припоминал лишь руку:

Всю кожу левой, с тыльной стороны,

Бугрили шрамы от когтей… В хозяйстве

Занятие у каждого свое:

Один — объездчик, а другой — табунщик,

Тот — молодец орудовать арканом,

А Карвахаль был здешний тигролов.

Бывало, тигр повадится в овчарню

Или во мраке вдруг заслышат рык —

И Карвахаль пускается по следу.

Он брал с собой тесак и свору псов.

В конце концов они сходились в чаще.

Он уськал псов. Огромный желтый зверь

Кидался из кустов на человека,

Чья левая рука сжимала пончо —

Защиту и приманку. Белый пах

Зверь открывал, внезапно ощущая,

Как сталь до самой смерти входит внутрь.

Бой был неотвратим и бесконечен.

И гибель находил один и тот же

Бессмертный тигр. Не стоит поражаться

Уделу Карвахаля. Твой и мой —

Такие же. Но наш извечный хищник

Меняет лики и названья — злоба,

Любовь, случайность или этот миг…

Второй вариант Протея

Природой полубог и полузверь,

Меж двух стихий на полосе песчаной

Не знал он памяти, что неустанно

Глядится в бездну былей и потерь.

Его мученье было тяжелее:

Знать, что от века запечатлено

Грядущее и замкнуты давно

Врата и судьбы Трои и Ахеи.

Внезапно схваченный в минуту сна,

Он представал пожаром, ураганом,

Пантерой, тигром золоточеканным,

Водой, что под водою не видна.

Ты тоже — воплощенные потери

И ожиданья. Но на миг, в преддверье…

Неведомое

Луна не знает, что она луна,

И светится, не ведая об этом.

Песок песку непостижим. Предметам

Не осознать, что форма им дана.

Не сходен мрамор выщербленной гранью

Ни с отвлеченной пешкой, ни с рукой,

Ее точившей. Вдруг и путь людской,

Ведущий нас от радости к страданью, —

Орудие Другого? Он незрим.

Здесь не помогут домыслы о Боге,

И тщетны колебания, тревоги

И плоские мольбы, что мы творим.

Чей лук стрелой, летящею поныне,

Послал меня к неведомой вершине?

Брунанбург, год 937

Рядом с тобой — никого.

Я убил человека сегодня ночью.

Он был храбрый и рослый, из славного рода Анлафа.

Меч вошел ему в грудь, немного левей середины.

Он рухнул на землю и стал ничем,

вороньим кормом.

Напрасно ты его ждешь, неведомая подруга.

Его не доставит корабль,

бегущий по желтым водам.

Напрасно твоя рука

будет шарить в утренней дреме.

Постель холодна.

Я убил человека под Брунанбургом сегодня ночью.

Слепой

Кто в зеркалах таится отраженьем,

Когда немею перед амальгамой?

Что за старик безмолвно и упрямо

Глядит из них с усталым раздраженьем?

Во тьме свои безвестные черты я

Ищу рукой… Нежданный отсвет краткий,

И я твои вдруг различаю прядки —

Седые или снова золотые?