Сократ - [3]

Герой Томана примиряется с богом. Но не с жестоким богом карающей инквизиции, а с богом последней возлюбленной дона Мигеля – прекрасной и самоотверженной Хироламы, с человеколюбивым богом монаха Грегорио. Для Мигеля последних лет его жизни, так же как для творчества его друга – художника Мурильо, бог – символ альтруистического начала, символ всеобъемлющей любви. Служи богу, служа человеку, – таков итог духовных исканий героя романа. Писатель не делает его ни атеистом, ни социальным утопистом. И он прав, ибо это было бы насилием над логикой образа, над легендой, над духом времени.

Даже в искаженном цензурой виде роман был воспринят в Чехии 1944 года как смелый протест против фашистского «нового порядка», захватнических войн, фанатического мракобесия. А второе издание романа, вышедшее в 1945 году, позволило читателям познакомиться с полным авторским текстом и стало основой для перевода на многие европейские языки.

Если в повествовании о Дон Жуане Томан, вступая в полемику с великими литературными предшественниками (от Кальдерона до Ростана и от Шиллера до Чапека), стремится найти реальную психологическую разгадку характера человека, ставшего легендой, то в романе «После нас хоть потоп» (1963) о годах правления римских императоров Тиберия и Калигулы писатель полемизирует с легендой, созданной еще античными историками, и, опираясь на марксистский исторический метод, изучение малоизвестных источников и знание человеческой психологии, создает новую концепцию этой сложной эпохи. Нужно сказать, что историки отдали должное писателю, пригласив его на один из своих международных симпозиумов в качестве докладчика.

Согласно концепции Томана, Тиберий не зверь в образе человеческом, а мудрый, проницательный политик. Трудный путь к власти и логика политической борьбы постепенно превращают его в жестокого тирана, страдающего от собственного одиночества. Высокомерно презирая плебс, на который он мог бы опереться, император вынужден целиком полагаться на преторианскую гвардию и в конце концов оказывается обманутым им же возвеличенными приспешниками. Извергом, поначалу прикинувшимся благодетелем своих подданных, рисует писатель наследника Тиберия Калигулу. Загадочную метаморфозу, происшедшую с этим правителем, – метаморфозу, над причиной которой безуспешно ломали голову многие историки, – он объясняет и личными качествами Калигулы (безмерное честолюбие, извращенность, трусливая изворотливость), и объективной логикой событий (зависимость от сената и ненависть к нему).

Тиберию и Калигуле противостоят, помимо последних бескомпромиссных защитников римской демократии, философ Сенека и актер Фабий Скавр. Оба они убежденные тираноборцы. Но Сенека одинок в своей борьбе, и, проповедуя стоическое бесстрашие, он постоянно оказывается во власти страха, постоянно отрекается от самого себя. Бывший раб Фабий Скавр всем своим существом связан с плебейским Затибрьем, и ощущение народной поддержки дает ему огромную нравственную силу противостоять злу тирании и остаться верным собственной человеческой сути.

Народная масса, действующая как многоликий коллектив и персонифицированная в ряде эпизодических персонажей, – еще один активный герой романа. Автор сочно и многопланово рисует сцены из жизни римского плебса, свободолюбивого и гордого даже в эпоху императорского террора. Эти люди хотят жить трудом своих рук и презирают самые щедрые подачки. Чувство справедливости в них неистребимо. И роман завершается символической сценой: Калигула, направляющийся на казнь Фабия, видит собственную статую – обезглавленную, поверженную в грязь. Актер Фабий, наложивший на себя руки в тюрьме, одерживает моральную победу над всесильным тираном.

Когда летом 1972 года я спросил Йозефа Томана, над чем он работает, он признался, что уже семь лет пишет роман о Сократе. Дела осталось еще на год, полтора… Но работе мешала болезнь, полиартрит. Слабело зрение… Если бы не помощь Мирославы Томановой, которая еще в 1943 году написала на историческом материале антифашистскую патриотическую пьесу «Колокол моего города», а также помогала мужу в работе над романами «Дон Жуан», «Славянское небо», «После нас хоть потоп», роман не был бы закончен. Йозеф Томан умер через два года после его выхода в свет – 27 января 1977 года.

Великий древнегреческий мудрец Сократ, который, по мнению молодого Маркса, был «воплощенной философией», но отличался от предшествовавших философов тем, что выступал как «носитель не божеского, а человеческого образа» и был «не таинственным, а ясным и светлым, не пророком, а общительным человеком»,[5] попал в литературу еще при жизни. Хотя Цицерон написал позднее, что Сократ свел философию «с неба на землю», Аристофан в комедии «Облака» (423 г. до н. э.) изобразил его висящим в корзине между небом и землей и мудрствующим о природе вещей. «Отец комедии» был идеологом консервативного аттического крестьянства и видел в философии Сократа опасность для традиционных устоев афинской демократии. Аристофан обвинил философа в безбожии, в том, что он развращает юношество, отвлекая его от практических дел и обучая софистическому искусству изображать правое неправым, а неправое – правым. Спустя двадцать четыре года те же обвинения были предъявлены Сократу на суде, где он построил свою защиту так, что чуть ли не вынудил судей вынести ему смертный приговор. Фортуна предоставила философу еще месяц жизни, который он провел в беседах с друзьями, упрямо отказываясь бежать, а затем хладнокровно выпил чашу с цикутой. Смерть Сократа потрясла современников, а сам он, нареченный устами Дельфийского оракула мудрейшим из людей, но не написавший ни строчки, стал для античного мира фигурой не менее легендарной и значительной, чем Христос для средневековья. Первыми посмертными защитниками Сократа от несправедливых обвинений были знаменитый философ Платон и историк Ксенофонт. Их апологии (защиты) Сократа и другие «сократические» сочинения наряду с комедиями Аристофана и немногословными замечаниями Аристотеля – единственные дошедшие до нас «достоверные» источники об этом «демиурге философии» (Маркс). Но свидетельства Платона и Ксенофонта настолько отличны друг от друга, что не могли не породить многовекового спора о том, каким же был подлинный Сократ.