Соколы - [51]

Грустно было слушать этот рассказ, тем более, что история с Гамовым не была исключением в нашей отечественной науке, как, впрочем, в литературе и искусстве.

Острый аналитический ум Виноградова помогал ему точно определять расстановку политических сил в стране. Он знал, кто есть кто, безошибочно «вычислял», как и куда будут развиваться события, очень уважал государственный ум А. Н. Косыгина и презирал Брежнева, окружившего себя сионистами и масонами, которые исподволь, но целеустремленно разрушают страну, толкают ее к катастрофе. Он высоко отзывался о своем ученике В. М. Келдыше, как о выдающемся ученом, организаторе науки и с пренебрежением говорил о его преемнике на посту Президента Академии наук А. П. Александрове, как ученом, и последующие события показали, что в Чернобыльской трагедии есть и его доля вины.

У Ивана Матвеевича в поселке Абрамцево под городом Сергиев Посад была скромная дача, но с большим по тем временам участком земли в три гектара, на три четверти занятой хвойным лесом. Он рассказывал мне, что строили эти дачные домики пленные немцы. Однажды приходит к нему группа немцев-строителей с жалобой на его заместителя-еврея. Издевается, мол, всячески оскорбляет, лишает положенного отдыха и тому подобное. Иван Матвеевич решил разобраться. Жалобы оказались справедливыми. Он сделал замечание своему заместителю. Тот вспылил:

— Вы кого защищаете?! Мне бы автомат. И я бы всех их порешил!

— Опоздал ты с автоматом, — ответил Иван Матвеевич. — Надо было брать автомат, когда немцы были под Москвой. А ты предпочел тогда отсиживаться в Казани.

Во время войны ученые Академии наук были эвакуированы в Татарстан. Иван Матвеевич рассказал мне о разговоре с местным жителем-татарином. «Жалко мне вас, Иван Матвеевич, русских». — «Почему же Махмуд?» — «Смотрю, кто вами командует, и жалею вас. Вам бы лучше оставаться под татарским игом. Мы бы вас так не притесняли и не унижали, как эти». — «Это кто же «эти», Махмуд?» — «Сам знаешь — евреи».

В летнюю пору я бывал у него на даче со своими друзьями-поэтами Валентином Сорокиным, Геннадием Серебряковым, Феликсом Чуевым. Иван Матвеевич очень любил поэзию, всегда просил читать стихи. После одной такой встречи он предложил мне выступить у него в Институте перед учеными-математиками, заметив при этом, что «Любовь и ненависть» прочитал за три вечера, и передал для чтения своим друзьям-академикам.

— А если мы придем вдвоем: с кем-нибудь из поэтов? — предложил я.

— Очень даже хорошо. Вот того юношу, Феликса, пригласите. У него хорошие стихи о Сталине.

Встреча эта состоялась 13 апреля 1978 года. Конференц-зал был полон: академики, членкоры, доктора наук — всего человек семьдесят. Более двух часов шел непринужденный, откровенный разговор «о текущем моменте» на высоком эмоциональном накале. Здесь мы встретили полное взаимопонимание. Это был интересный, раскаленный диалог с аудиторией. Я говорил около часа, Феликс Чуев минут двадцать читал стихи. А потом пошли вопросы из зала: понимают ли «наверху», что происходит в стране, а если понимают, то почему молчат, никакого противодействия не принимают против целенаправленной экспансии духовной нечисти? Почему лелеют и поощряют тех, кто растлевает молодежь, дают им зеленый свет и в то же время травят патриотов? Особенно много и возбужденно говорил Герой Социалистического Труда академик Лев Понтрягин, человек удивительной судьбы. Он в детстве лишился зрения, но неистребимая сила воли, несмотря на неизлечимый недуг, помогла ему получить высшее образование, сделать научные открытия, стать светилом в математике.

— Наши школьные учебники по математике преднамеренно усложнены, — говорил Лев Семенович, — в них дети не могут разобраться, тратят время и силы на разгадку ненужных ребусов и в итоге отстают по этому важному предмету. Случайно ли это? Конечно же, нет: кому-то надо, чтоб советская наука отстала.

Кстати, позже, в 1980 году по этому вопросу Понтрягин выступил с острой статьей в журнале «Коммунист».

Иван Матвеевич был очень доволен этой встречей. Признался, что не ожидал такой активности своих ученых.

— Такого у нас еще не было, — говорил он.

А ровно через десять дней появилась статья Шмидта-Хоейра. Иван Матвеевич позвонил мне и попросил приехать к нему домой. Он встретил меня с веселой улыбкой. У него в кабинете сидел Анатолий Карацуба с газетой

«Цайт» в руках.

— Поздравляю, — сказал Иван Матвеевич, загадочно улыбаясь. — Вы аукнули, да так, что откликнулись даже в Австрии. Вот, читайте. — Протянул мне машинописные листы с переводом статьи из «Цайт». Прочитав перевод, я сказал:

— Выходит, у вас в Институте есть забугорная агентура.

— Это не наши, — поспешил Карацуба. — В зале было несколько человек из соседнего института. Я видел одного с диктофоном.

— Ах, какая разница, — небрежно махнул рукой Иван Матвеевич и почему-то добавил: — У русских людей, как я убедился, не пять, а семь чувств: зависть и глупая жадность. Дерется за копейку, а теряет миллион.

Он вдруг помрачнел, встал из-за стола, из кабинета вышел в гостиную и тут же вернулся. Я спросил:

— Вы чем-то расстроены, Иван Матвеевич?