Софья Перовская - [11]

…Войнаральского увозили из Харькова на тройке с жандармами. За городом их поджидали революционеры. Баранников, переодетый офицером, остановил жандармов криком «стой!». В это время другой товарищ выстрелил в жандарма, сидевшего против Войнаральского, но промахнулся. Испуганные лошади рванулись и помчались рысью. Войнаральского крепко держали…

Безумно смелая попытка освобождения окончилась неудачей. Перовская была беспощадна к товарищам. Их, и без того убитых горем, она осыпала упреками, называя провал «постыдным и позорным для революции», на все попытки оправдаться она отвечала: «Зачем давали промахи, зачем не гнались дальше?» В деле Перовская была жестоко-требовательна и недаром товарищи говорили о ней, что она может довести человека до самоубийства за малейшую слабость.

После неудачи Софья Львовна, как всегда не терявшая самообладания, отказывается немедленно бежать из Харькова. Только через три недели она уехала в Крым навестить мать. Едва она приехала, как была арестована — в четвертый раз! — и отправлена с жандармами в административную ссылку в Повенец Олонецкой губернии. Из 90 оправданных по «процессу 193-х» 80 вскоре были вновь арестованы и в административном порядке разосланы по различным отдаленным губерниям России — это и было причиной ареста Перовской.

По дороге в Повенец родилась мысль: бежать! Удобный случай представился в Чудове. Ночевали на станции. Арестованная спала в дамской комнате. Два сопровождавших ее жандарма устроились у дверей. Вначале они вздрагивали и просыпались от каждого звонка и малейшего шума. Но вид крепко спавшей «преступницы» успокоил их. Тогда Перовская встала и в одних чулках, с ботинками в руках, бесшумно выскользнула из комнаты, перешагнув через спавших жандармов. В ожидании петербургского поезда она скрылась в придорожных кустарниках, рискуя оказаться обнаруженной каждую минуту. Подошел поезд, и Софья Львовна без билета, прикинувшись глупой и бестолковой деревенской бабенкой, благополучно добралась до Петербурга.

Весть о смелом побеге Перовской быстро разнеслась по городу. Друзья приходили поздравить ее. Старый товарищ еще по кружку чайковцев Сергей Кравчинский, восхищенный ее храбростью, говорил: «Это замечательная женщина, ей суждено совершить что-нибудь очень крупное». Со времени бегства Перовская перешла на нелегальное положение и жила по подложным паспортам, скрываясь от полиции на конспиративных квартирах.

В первый же вечер после возвращения в Петербург Кравчинский познакомил Софью Львовну с брошюрой народника А. В. Долгушина «Заживо погребенные», написанной по материалам Белгородской каторжной тюрьмы. Молодая революционерка, как всегда, загорается, ею овладевает желание немедленно действовать, она, не задумываясь, решает вновь ехать в Харьков и еще раз попытаться освободить товарищей, томившихся в централе. Только уступая просьбе друзей, она согласилась провести несколько дней в Петербурге.

Отъезд Перовской в Харьков был ознаменован, по инициативе Кравчинского, коллективным походом в театр на оперу Мейербера «Пророк». По понятным соображениям конспирации, революционеры-народники избегали ходить в театр. Но в этот вечер было сделано исключение. К тому же тогда в «Земле и воле» еще не было арестов. В театральной ложе сидело 11 революционеров, живших на нелегальном положении. Все были оживлены и шутили на тему о том, что дало бы правительство за то, чтобы захватить это гнездо «злоумышленников».

На другой день Перовская уехала в Харьков. Там она разрабатывает план массового освобождения политических заключенных из централа, подыскивает нужных людей, устанавливает непрерывное наблюдение за каторжной тюрьмой. С фальшивым паспортом Софья Львовна поступает на акушерские курсы и здесь завязывает обширные связи и знакомства с харьковской молодежью. Деньги присылал петербургский землевольческий центр, но в людях чувствовался большой недостаток. Поэтому вся тяжесть работы лежала на плечах Перовской. Она устанавливает связи с заключенными, посылает им книги, еду, одежду.

Стойкая революционерка, не знающая страхов и компромиссов, беспощадно требовательная и строгая к себе и другим, когда речь шла об общем деле, Перовская умела быть и мягким, заботливым другом, окружающим своих товарищей, когда они в этом нуждались, ласковым вниманием и теплотой. Е. Ковальская, пораженная при первой встрече с Перовской ее монашеской суровостью и аскетизмом, имела в дальнейшем возможность не раз увидеть ее совсем другой. Когда кончился «процесс 193-х», Соня навестила знакомого студента, выпущенного после четырехлетнего заключения и умиравшего от туберкулеза. Ковальская зашла в комнату незамеченной и была поражена, увидев на лице Перовской столько молчаливого участия, нежности, желания облегчить страдания больного. Однако стоило Соне увидеть Ковальскую, как непроницаемая маска суровости покрыла ее лицо: революционер даже в самую тяжелую минуту должен быть твердым и мужественным, как Рахметов!

Общение с революционерами — людьми большой внутренней красоты и моральной чистоты, товарищеская помощь, солидарность, развитые в этой среде, безусловно, должны были благотворно влиять на характер Перовской. Несколько лет революционной деятельности изменили ее даже внешне. Исчез прежний недоверчивый взгляд исподлобья, лицо стало мягче, женственнее, выражение глаз приветливее. Такой запомнили Перовскую харьковские товарищи в 1879 году.