Софья Палеолог - [2]

А Керкир... Нет, она не хотела вспоминать Керкира, этого унылого прибежища побежденных и изгнанных Палеологов. Раннее замужество и скорое вдовство сестры Елены, ушедшей затем в монастырь; неутолимая тоска и одиночество матери... Вечные ожидания вестей из Рима, куда отправился за покровительством ее отец с латинскими святынями…

Там, на Керкире, могила матери.

Там похоронена и ее, Зоина, молодость...

А теперь корабль нес ее в другой мир, и сам был уже островком другого мира. Незнакомый избранник Софьи как бы незримо присутствовал, реял над нею в облике Спаса.

***

Первый русский город, увиденный Софьей, был Псков. После тяжелых камней Рима и Болоньи, Виченцы и Нюренберга, которые ей пришлось миновать, Псков смотрелся расписной деревянной игрушкой. А такого многолюдья – будто псковичи не в домах живут, а прямо на улицах, площадях и папертях – она и вовсе не видывала. И взоры этого многолюдства были обращены на нее. Ее, улыбаясь, благословил архиерей, ей била челом городская знать. И кубки, кубки опять ходили по рукам. Заполошно кричали и метались над кровлями большие серые птицы и так же заполошно, весело лупили на звонницах колокола.

Удивительно знакомым показался город Софье, как будто когда-то виденным в счастливом сне.

Вошли в соборный храм Троицы, тотчас наполнившийся народом. Глаза толпы полны веселым любопытством. Даже иконные лики, мнилось ей, смотрели на нее одну и провожали взглядом.

Лица вытягивались и строжали только натолкнувшись на папскую свиту. Непривычным было тяжелое литое распятие на древке, высоко плывущее над толпой. “Крыж, крыж”, – то и дело слышала Софья в толпе. Чужим смотрелся худой и высокомерный епископ Антоний в своем красном капюшоне, нависающем на глаза. Испуг и недоумение, стала она замечать, с легата люди переносили и на нее, Софью. Этого она допустить не могла. Уже не могла. Коснувшись, как все, губами иконы Пречистой Богородицы и проходя мимо Антония, неожиданно для себя и не глядя на него сказала:

– Приложитесь, святой отец.

Не девочка уже была с насада.

На княжем дворе царевне и свите ее устроили хлебосольную встречу – с дарами на расписных блюдах, тостами и низким челобитьем.

Джан Батиста теперь от нее не отлипал. И держал себя не просто толмачом, а женихом венценосной невесты, заместителем великого князя. Переи-игрывал! И его жаловали, ему расточали поклоны, именуя Иваном Фрязином.

Боярин в распахнутой шубе, с волосами, заплетенными сзади в одну короткую косу, улыбающийся и пунцовый от вина, поднес ей на блюде грудку серебра. Другую – поменьше – Ивану Фрязину.

«А кто он такой, этот “денежник”»? – вдруг кольнуло Софью. Но она улыбалась, прятала свой вопрос.

…Припомнилось ей недавнее обручение в Риме, в базилике св. Петра и Павла с “наместником” великого князя Иваном Фрязином. Ее тогдашний испуг и смятение. Формальный обряд шел своим чередом, но когда настало время обменяться кольцами, у “жениха” такового не оказалось. Похоже, что это был запрет великого князя: не по Сеньке, мол, шапка – с принцессой кольцами меняться. А в храме запереглядывались, шепоток пошел: как же без кольца? Не глумится ли Москва над латинской верой, прислав без должных полномочий этого венецианского сводника? (Ха, римский папа еще не знал, что монетный мастер, жируя на московской службе, для удобства принял православие – никогда бы богопослушный великий князь не отправил в Рим латинянина с такой деликатной миссией.)

Зоя дышать тогда перестала и готова была на куски разорвать “жениха”, как будто он это злополучное кольцо проглотил. Но обошлось.

Она потом поняла и одобрила поступок великого князя, но неприязнь к Ивану Фрязину преодолеть в себе не могла.

Быстро взрослела царевна на пути к Москве.

На дорогу между тем как-то сразу лег обильный снег. Тряскую колесную кибитку в Новгороде заменили санями, и кортеж принцессы уже приближался к Москве, когда однажды его неурочно остановили.

В санную кибитку, обшитую изнутри теплым войлоком, протиснулся Иван Фрязин. Кося глазами на смешливую боярыню, зашептал принцессе, вплетая в латинскую речь какие-то русские междометия.

Оказалось: от великого князя прибыл дьяк с требованием убрать с глаз долой латинский “крыж”. Иначе, мол, не примет их Москва. Легат, естественно, заупрямился и распятие не отдает. Не послать ли на Москву ее, Софьино, к князю челобитье в защиту униатской веры, в коей ведь и она, принцесса, пребывать изволит?

Иван Фрязин и минуты не ждал ответа. Но ему ли было знать, сколько в то мгновение пронеслось перед Софьей! Сиротская жизнь на Керкире, пока ее, бесприданницу, не высватал московский великий князь; неприкрытые ухмылки римских кардиналов, для коих она, наследница византийского престола, – лишь униатская приманка для Москвы... И теперь, когда счастье, наконец, улыбнулось ей вон тем добродушным, щедрым и пунцовым от вина ликом простоволосого боярина в распахнутой шубе, он, этот... этот ничтожный “денежник”...

– Противиться воле великого князя? – медленно спросила она и, не ожидая ответа, отвернулась, чтобы не видеть косящих глаз и не выдать свои. – Скажи легату Антонию, что здесь не его монастырь, что он на земле великого князя и царя московского.