Социально-психологические проблемы университетской интеллигенции во времена реформ. Взгляд преподавателя - [15]

Для того, чтобы определить ориентировочную численность преподавателей вузов, вычленим из приводимой суммы число научных работников учреждений. Для последующих лет двух лет статистика дает следующую раскладку для научно-преподавательских кадров: в 1924 г. преподавателей вузов было 12715 чел.; численность секции научных работников в 1924 г. определяется в 12030 чел., а в 1926 г. – в 13423 чел. (данные приводятся по [Волков, 1999], автор ссылается на [Итоги десятилетия…, 1927]).

Таким образом, в приведенном суммарном показателе 23,5 тыс. человек примерно половина (12,0-12,5 тыс.) приходится на научных работников учреждений. Значит, преподавательский корпус вузов составлял 10-11 тыс. человек. Полученное число меньше, но также существенно отличается от известного количества преподавателей в 1916 г. и в 1919 г.

Приведенные цифры не позволяют сделать ответа на вопрос, откуда возникли и что представляли собой в профессиональном плане дополнительные 7-9 тыс. преподавателей вузов. Хочется думать, что в качестве пополнения на преподавательскую работу пришли наиболее талантливые ученики старых профессоров – и это лучший вариант. Более реален другой вариант – пришли лояльные и не всегда способные «выдвиженцы». Как результат – отсутствие необходимой квалификации и научно-педагогического опыта работы в вузах.

Сменив политику военного коммунизма на новый экономический курс, большевистское руководство понимало, что вводимые изменения могут вызовет всплеск политических требований о свободе слова, а это представляло прямую угрозу власти. Поэтому партийное руководство временное отступление в экономике сопроводило политикой упреждающего «закручивания гаек». Именно с этим была связана депортация (акция «философский пароход») и высылка в северные губернии страны части интеллигенции.

При этом акции «психологического террора», ориентированные на запугивание потенциальных «несогласных» сопровождается «задабриванием», – прежде всего, через правительственный фонд ЦЕКУБУ, – лояльных властям специалистов сферы науки и высшего образования.

А.Л. Андреев пишет, что «как только война закончилась и положение рабочекрестьянской республики стабилизировалось (примерно с 1925 г.), материальная поддержка образования сразу же существенно улучшилась. Финансирование по этой статье выросло до более уровня, превышающего 10 % расходов консолидированного бюджета» [Андреев, 2008, с. 189]. О таком проценте от бюджета, отводимом на статью «Образование» ныне можно только мечтать.

Напомним, что в 1990-е годы с целью удовлетворения социальных ожиданий интеллектуальных кругов России, игравших значительную роль в демократическом движении, была законодательно установлена норма финансирования образования, в какой-то мере соответствующая принятой в практике развитых стран (6 % от расходной части бюджета). Но она никогда не выполнялась. В начале «нулевых» годов XXI века доля расходов на образование в России составляло около 4 % расходной части федерального бюджета, или только 0,7 % от валового внутреннего продукта (ВВП) [Водопьянова, 2002; Аналитический доклад...., 2003].

Следует, конечно, учитывать, что бюджет середины 1920-х годов был существенно меньше довоенного, и тем более, меньше нынешнего бюджета Российской Федерации.

Высшая школа не только оживала после лихолетья, она продолжала жить своей жизнью, характер и направление которой определились еще до революции; тогда же сложились и ее основные традиции.

К середине 1920-х годов прекратился рост числа вузов в стране. Численность студентов вузов, достигшая послереволюционного максимума в 1921 г.

(224 тыс.) [Сафразьян, 1977], за последующие два года сокращается более, чем на 25 %, и в последующие годы (до 1928 г.) стабилизировалась на уровне 168 тыс. человек. Одновременно, в этот же период времени, ежегодно увеличивается число обучающихся в средних специальных учебных заведениях – техникумах: за 6 лет – более, чем в 2 раза [Волков, 1999, табл. 9]. Это может быть объяснено тем, что возникшие рыночные отношения в условиях слабой индустрии формировали свой, утилитарный, заказ не столько на инженеров, сколько на технических исполнителей.

Однако в уменьшении численности студентов есть и политическая подоплека. В 1921 г., когда число желающих поступить в вузы стало значительно превышать число мест, некоторыми деятелями народного просвещения был выдвинут лозунг: «Наука – только для коммунистов». На ректорском совещании в Главпрофобре в мае 1921 г. предложения некоторых ректоров подойти к приему студентов только с учебной точки зрения были категорически отвергнуты. Тогда же был установлен «классовый принцип» приема в вузы с целью резкого ограничения доли детей интеллигенции среди студентов.

Наиболее последовательно в масштабе всей страны «классовые приемы» проводились с 1922 г. [Сафразьян, 1977] На студенчество была распространена практика «чисток». Так называемая «академическая чистка» 1924 г. носила ярко выраженный классовый характер и, как писали советские авторы, «острие ее было направлено против менее ценной в классовом отношении категории учащихся» [Соскин, 1973, с. 92]. В конце 1923/24 учебного года в ходе проверки вузов было исключено около 18 тыс. студентов из «социально-политически-чуждых элементов» и неуспевающих, при этом на рабочих и их детей приходился минимальный процент отчисленных [Сафразьян, 1977, с. 77-78]. Все это стало еще одной причиной уменьшения численности студенчества.