Социальная психология и история - [35]

Этнографии известны бесчисленные примеры таких искусственно поддерживаемых бытовых и культурных различий между соседями. Роды, племена, локальные группы всегда отличают себя от других и других от себя хоть по какому-нибудь признаку. Чрезвычайно красочны традиционные праздничные наряды, различные в разных местностях Прибалтики. Даже для двух соседних деревень в дореволюционной России отмечалось наличие дуализма по той или иной сознательно акцентируемой этнографической детали: “у нас наличники на окнах иные, чем у них”, “у нас это колено в песне выводят не так”. А взаимное противопоставление между соседними областями выступало в очень многообразных формах, в том числе в виде взаимных шуток и насмешек.

Если подойти под таким углом зрения ко всем этнографическим и археологическим данным о местных особенностях духовной и материальной культуры, окажется, что все они представляют своего рода границы размежевания самых разных общностей. Нельзя представить себе “мужские союзы” и “мужские дома” без их противопоставления женщинам, как и обратно. Нельзя представить себе возрастные группы, например совершеннолетних и несовершеннолетних, вне их взаимного обособления друг от друга и вне четкой обрядовой границы между ними в виде инициации. Это может быть как более внешним отношением, например между двумя родами, общинами, селениями, племенами, так и внутренним членением — отношением между фракциями, союзами, компаниями, социальными слоями, кастами, сословиями и т.д.

Объективный характер этих отношений опять-таки весьма различен. Вот пример из охотничьей жизни тунгусских родов в суровых просторах дореволюционной сибирской тайги. Каждый род отличался своей татуировкой лица так же, как некоторыми особенностями оружия и утвари; при нечеткой размежеванности между родами охотничьих территорий встреченного человека с “чужой” татуировкой убивали и труп его бросали на съедение диким зверям. Какая дистанция от этих жестоких норм межродовой вражды до беззлобного подшучивания или условных церемоний! Но в любом случае рассмотрение социально-психической, в том числе этнопсихической, общности только изнутри, только в плане внутреннего сцепления и уподобления является фикцией. Именно противопоставление своей общности другой всегда способствовало фиксации и активному закреплению своих этнических отличий и тем самым — скреплению общности.

Чем более раннюю ступень развития мы возьмем, тем нагляднее это выступает. Авторы, изучавшие строй жизни и верования австралийцев, в том числе колдовство, магию, замечали распространенность эмоции страха или жути и связь ее с межобщинной или межплеменной неприязнью. Всякую болезнь, смерть, и другие беды австралийцы норовили приписать колдовству людей чужого племени, чужой общины. Чаще всего подозрение падало не на определенное лицо, а вообще на чужую группу. О племенах Арнгемовой Земли этнограф Спенсер сообщал, что они “всегда больше всего боятся магии от чужого племени или из отдаленной местности”. По относящимся к племенам центральной Австралии словам Спенсера и Гиллена, “все чужое вселяет жуть в туземца, который особенно боится злой магии издали”. То же писал миссионер Чалмерс о туземцах южного берега Новой Гвинеи: “Это состояние страха, которое испытывают взаимно дикари, поистине плачевно; они верят, что всякий чужеплеменник, всякий посторонний дикарь угрожает их жизни. Малейший шорох, падение сухого листа, шаги свиньи, полет птицы пугают их ночью и заставляют дрожать от страха”. Путешественник Кёрр, описывая австралийцев, заметил, что всякая смерть соплеменника от болезни или от несчастного случая “непременно приписывается колдовству со стороны какого-нибудь враждебного или малоизвестного племени. В таких случаях после погребения выступает отряд людей, жаждущих крови; идут ночью, украдкой, за 50-100 миль, в сторону, населенную племенами, самые имена которых им неизвестны. Найдя группу, принадлежащую к такому (враждебному или малоизвестному) племени, они прячутся и подползают ночью к стойбищу… убивают спящих мужчин и детей”. Реальная вражда и воображаемый вред сплетаются в одном отрицательном чувстве к чужакам. По словам Хауитта, исследователя группы австралийских племен курнаи, “в некотором отношении жизнь каждого курнаи была жизнью ужаса. Он жил в страхе видимого и невидимого. Он никогда не знал, в какой момент подстерегающий его человек соседних племен браджерак пронзит его сзади копьем, как никогда не знал, в какой момент какой-нибудь тайный враг из племен курнаи сумеет окутать его чарами, против которых он не сможет бороться”. Большинство “войн” между племенами у австралийцев начиналось из-за взаимных обвинений и подозрений в колдовстве. Это отражалось и на культовой стороне внутренней жизни общины. Один из важных моментов похоронных обрядов у многих австралийских племен состоял в гадании о “виновниках” смерти.

Повторим, сказанное относится далеко не только к австралийцам, но и к другим племенам, стоявшим на низкой ступени развития. Туземцы внутренних областей бывшей Германской Новой Гвинеи верили, что всякая смерть происходит от потаенного врага в соседнем поселении. Папуасы племени мафулу никогда не приписывали беды колдуну своей собственной деревни, которого поэтому и не боялись, а всегда — колдуну чужой деревни. О байнингах внутренней части полуострова Газели (Новая Британия) исследователь Паркинсон писал, что “если (у байнинга) умирает внезапно друг или родственник, то он приписывает это своим врагам — береговым жителям, а о том, как и почему, он не раздумывает”. На острове Добу (около Новой Гвинеи), колдовство, по словам этнографа Малиновского, “имеет большое значение во всех межплеменных отношениях. Страх колдовства громаден, и если туземцы посещают отдаленные места, этот страх увеличивается еще трепетом перед неизвестным и чужим”. Описывая племя бакаири, исследователь Бразилии, фон-ден-Штейнен заметил, что, по их представлению, “все дурные (курапа, что в то же время значит “не наши”, “чужие”) колдуны живут в чужих деревнях”. Словом, “они”, “чужие” — ' воплощение вредоносного колдовства, смерти, даже людоедства. Причем очень интересно, что приписывание особой магической силы и опасности другому народу (или его колдунам) бывает нередко взаимным; например, индийские тода считали сильными колдунами своих соседей курумба, а те по той же причине боялись самих тода; к лопарям (саами) их соседи — финны, карелы, шведы — относились с суеверным страхом, как к опасным колдунам (ср. известные стихи “Калевалы” о страшных колдунах Похьёлы), сами же лопари так же смотрели на финнов, шведов. При этом на более ранних ступенях, по-видимому, колдовская сила приписывается целым селениям и племенам, на более поздних — и среди своих начинают выделять отдельных лиц, якобы обладающих колдовской силой.