Сочинитель, жантийом и франт. Что он делал. Кем хотел быть. Каким он был среди друзей - [111]

Но шухера было много, шума было ужасно много. После чего все это пошло в райком комсомола, и там нашелся один разумный человек, который сказал, что вы подняли шухер, какие-то ребятишки баловались, ну и бог с ними.

Марик и Борис отделались выговорами по комсомольской линии, а мне даже некуда было выговор выносить. Что касается меня, то за месяц-полтора до этого инцидента, я стал всего лишь кандидатом в члены ВЛКСМ, так как стрелял из рогатки в окно директора школы, промахнулся и разбил стекло, мне уже дали выговор. Так я никогда не стал комсомольцем, и слава богу!

Марика родители забрали в Кишинев, где он доучивался в девятом и десятом классе. Борька ушел в другую школу, а я остался один терпеть еще целый год. Когда после девятого класса я написал Марику, что ухожу в другую школу, Марик написал мне такие стихи:

Я из письма Бориса знаю,

что ты к ним в школу перейдешь.

Я твой поступок одобряю,

все ж тех скотов там не найдешь,

что в нашей школе обитают…

Ну а дальше что? Я всегда очень любил Ткачёва за его непередаваемое остроумие, за ясный, глубокий ум. Марик очень любил серьезную музыку, он первый уговорил меня пойти в одесский оперный театр.

Потом, когда я переехал в Москву, мы с ним снова встретились, и дружили до тех пор, пока я не уехал в Америку, а потом он приезжал ко мне сюда, и это продолжалось, пока Марик не ушел от нас. Так что, к сожалению, написать о том, какой это был остроумный, веселый, добрый человек, у меня не получается, не дал мне Господь никакого таланта литературного, увы, а что делать? Да и прошло 65 лет!

Февраль, 2014 г.

Не берусь судить. Никто мне про это ничего не рассказывал, я знаю лишь по намекам. Короче… вот так он появился в моей жизни. В двух лицах. 1-е – дядя Марик, с которым всегда было приятно разговаривать. Начиная со стандартных вопросов, которые маленькие дети задают всем всегда. «А почему…?» Что родители обычно на это отвечают? Правильно – отвечают «заткнись!». Или что-то бросают на ходу. Сам так делал. А вот дядя Марик говорил что-то особенное. Совершенно не помню, что именно. Типа: «That is how the things are!» Чувствуете разницу? Такой ответ создает ощущение сопричастности, единения. Конечно, тогда у него не было своих детей. Я вообще появился раньше детей друзей моего отца и был мальчиком, в отличие от моей сестры Светы. (Кстати, надо будет у нее спросить, появлялся ли Марик Ткачёв во времена ее детства. Так чтобы она запомнила… Но не об этом речь.)

Появлялся дядя Марик иногда в сопровождении людей из Вьетнама. К слову, о Вьетнаме. Но это совсем другая история, которая заслуживает быть помянута в этих воспоминаниях. Совсем дугие общие занкомые с Марианом Николаевичем. Совсем из другой жизни. Итак с этими вьетнамцами мы ходили в стандартный Гатчинский парк. Я стандартно уставал после какого-то времени. И меня кто-то из них, чаще всего кто-то из вьетнамцев, нес. Что это были за вьетнамцы – не помню. Скорее всего То Хоай, которого Марик больше всего переводил. С этим временем связаны воспоминания про книжку о кузнечике Мене, которую мне иногда читали. Но это Номер один. Номер два: «Ткачёв, о котором я больше ничего слышать не хочу». Фраза моего отца. Разумеется, в моей голове это было два разных человека.

ОК – это первый, начальный период воспоминаний. Сейчас буду делать другие вещи. Продолжение потом напишу.

Где-то в 1966–1967 вроде бы году появился выпуск журнала «Иностранная литература» со стихами То Хоая в переводе Марика Ткачёва, посвященными мне (мне было 3 года или около того). Я думаю, не трудно найти журнал. У меня его, разумеется, нет, электгронной версии не существует – это я проверял. Подборка стихов была хорошей, я бы даже сказал. очень хорошей. Всё оттуда, к сожалению, не помню. но одно из стихотворений воспроизвожу по памяти:

Мышь, обожавшая всё красивое,

Купила на днях кусочек пирожного.

Сразу кузена она попросила

Кусочек обгрызть по краям осторожно

и сделать овальным,

как на витрине в кондитерском магазине.

Кузен и справа и слева кусал,

Увлекшись нелегким делом.

Очень уж сложная форма – овал…

Та к весь кусочек и съел он.

Мышь поняла, что кузен – плут,

И подала на него в суд.

Невозможно себе представить, что же было написано по-вьетнамски. Для меня это – стихи, которые писал сам Марик и писал их мне. Что, скажете, намного хуже стихов из «Алисы» в русском переводе? Кстати, про «Алису».

Не помню, откуда я знал наизусть все стихи оттуда, еще до того, как научился читать. Скорее всего мы с мамой их много раз читали. Когда я был дома у Мариана Николаевича (я каждый раз называю его так, как называл тогда, когда мы встречались. Поэтому путаница – Марик – Мариан Николаевич неслучайна) уже вполне в приличном возрасте мы с ним получили удовольствие от цитирования этих стихов.

Опять же – ощущение сопричастности. Потом еще много лет спустя польский математик Tadeusc Mostowski мне цитирвал те же самые стихи по-английски, а американский математик Walter Neumann подхватывал и заканчивал цитаты из этих же стихов. Да, «Алиса» совершенно невероятно популярна. Но чтобы люди из совершенно разных кругов помнили бы ТЕ ЖЕ СТРОЧКИ. Вот это выглядит почти невозможным. И все-таки… таким вот образом выхватываются из толпы те «твои» люди, с которыми хочется общаться, разговоры с которыми имеют несколько планов, несколько уровней. Так вот теперь я знаю совершенно точно, почему я хочу писать о Мариане Николаевиче. Он для меня был первым «тем» человеком, первым, выделенным из большого количества людей, мелькавших вокруг.