Сочинения великих итальянцев XVI века - [155]

Джусто. Вот большинство их и становится скупыми, они забывают о щедрости, от которой человеку наибольшая польза, особенно тому, кто управляет другими, ведь щедрому господину служат с любовью, а каждому известно, что власть, основанная на любви, намного прочнее и тверже, чем основанная на силе.

Душа. То, что ты называешь в молодых щедростью, на самом деле расточительность, поскольку молодые легко одаривают тех, кто их хвалит или доставляет им какое-нибудь удовольствие, в то время как старики, более мудрые и лучше во всем разбирающиеся, одаривают тех, кого следует, тем, что следует, и когда следует, — в этом-то и заключается щедрость. Видишь, как ты ошибался, говоря, что старость лишает людей возможности заниматься делами; она, напротив, делает их более сведущими и разумными. А это те добродетели, которые, как я тебе сказала, необходимы для великих деяний.

Джусто. Ну, пусть будет так, не стану спорить; ведь и вправду тяжелый труд скорее подходит для животных, а рассуждение и разумение — для человека; но ты же не станешь отрицать, что старость влечет за собой множество болезней и так ослабляет человеческое тело, что заслуживает проклятий, и лучше бы ее вовсе не было.

Душа. А разве другие возрасты не повинны в том же самом и даже еще больше? Ведь болезни, которые приносят детство и молодость, намного опаснее — они наступают внезапнее и сильнее действуют на жидкости и кровь, и эти недуги в большинстве случаев серьезнее у молодых, чем у старых.

Джусто. А как ты мне это докажешь?

Душа. Зачем тратить на это силы, если тебя может убедить опыт? Разве ты не видишь, что намного больше людей умирают в детстве, чем в молодости, и меньше всего тех, кто доживает до старости?

Джусто. Ты, конечно, права. Едва ли двое из ста родившихся доживают до пятидесяти лет.

Душа. А отчего, по-твоему, это происходит, как не оттого, что другие возрасты намного больше, чем старость, подвержены опасным болезням?

Джусто. Не знаю. Я-то вижу, что если молодых умирает много, то из стариков не остается никого.

Душа. Хорошо сказано! Разве не должны все в конце концов умереть?

Джусто. Ну, я готов с тобой согласиться, что в старости не больше, чем во всяком другом возрасте, смертельно опасных болезней. А что ты мне скажешь о кашлях, простудах, параличах, болезнях почек и тому подобных хворобах, которыми молодые не страдают и которые донимают стариков?

Душа. Скажу, что в них больше виноваты сами люди, чем старость.

Джусто. А почему?

Душа. Сравни, какую жизнь они ведут в старости и какую вели раньше, и сам поймешь; ведь ты увидишь, что старики, забыв о своем возрасте и о том, что силы у них не те, что в молодости, пьют и едят то, к чему привыкли, а может быть, и в большем количестве. Однако природа, которая, как мы указывали, не может способствовать хорошему перевариванию пищи, порождает те ненормальности, от которых идут эти беды. А возможно, в молодости они вели беспорядочную жизнь и нажили те болезни, которые обнаруживаются лишь в старости, когда человеческая природа ослабевает. Но старик, который отдает себе отчет в своих возможностях, живет, считаясь с ними, пьет и ест лишь для того, чтобы восстановить силы, а не подорвать их, здоровее, чем молодой. Ты же знаешь, я не раз тебя наставляла, как надо жить.

Джусто. Выходит, чтобы быть здоровым, старик должен столького остерегаться, что он лишится всех удовольствий. Вот ты и сама признала, что второй упрек старости справедлив — она лишает человека всех удовольствий.

Душа. Давай рассуждать спокойно. Не думай, что ты меня подловил. Разве ты не помнишь, я тебе много раз говорила, что еда, питье и тому подобное связано с восполнением какого-нибудь недостатка, и это удовольствие лишь постольку, поскольку человек испытывает в чем-то потребность, а как только он удовлетворит свое желание, само действие будет доставлять ему неудовольствие.

Джусто. Пусть это неудовольствие, но есть еще много других удовольствий, которых лишена старость, так что ее можно смело и без всякого страха порицать.

Душа. Напротив, ее следует как можно больше восхвалять. Ведь если поразмыслить, она лишает человека только того, что в любом возрасте достойно порицания.

Джусто. Не позволю тебе так говорить. Ведь человек, который в этом мире не разрешает себе ни одного удовольствия, все равно что и не появился на свет.

Душа. Да. Но что ты понимаешь под удовольствием?

Джусто. Радости от жизни в этом мире. Разве не знаешь? Можно подумать, что ты родилась лишь вчера вечером! А ведь мы уже много лет вместе.

Душа. Если ты имеешь в виду удовольствия от питья, еды и праздности, с теми пустыми и похотливыми мыслями, которые она порождает...

Джусто. А какие, по-твоему, я должен иметь в виду? Те, что получают от поста, труда или самоистязания, как некоторые безумцы?

Душа. Ты очень и очень ошибаешься. Напротив, как говорил Архит из Тарента[537] — если ты помнишь его жизнь, я ведь знаю, ты много раз ее читал, — природа не дала людям более серьезного и опасного зла, чем сладострастие и телесные наслаждения.

Джусто. Ты так утверждаешь, потому что они тебя мало касаются.

Душа. Нет, такова правда. Ну отчего в большинстве случаев предают родину, разрушают города, враждуют друг с другом, грабят, прелюбодействуют, убивают и совершают прочие преступления, как не из-за сладострастия и наслаждения, которые так ослепляют людей соблазнами и лестью, что, отняв у них разум, превращают их в диких зверей?