Сочинения великих итальянцев XVI века - [137]

Джусто. Он прекрасно сделает, потому что завистника каждый должен отпугнуть и прогнать, как дикого зверя.

Душа. Ты, Джусто, рассуждаешь, как философ. Зависть более, чем что-либо другое, разрушает человеческое сообщество, и последствия ее тем разрушительнее, чем в более талантливых и выдающихся людях она угнездится. Но солнце уже высоко. Я хочу, чтобы ты встал и пошел по своим делам, а мы побеседуем об этом подробнее в другой раз.

Беседа пятая

Джусто. Это, кажется, звон колоколов Санта Кроче? Да, так и есть. Но вставать еще очень рано. У этих миноритов скверный обычай звонить к заутрене в полночь, как раз когда так сладко спится. Им-то что, они ложатся спать вместе с курами, а для большинства это очень даже неудобно. Так хорошо еще немножко поспать! Правда, время сна все равно что потеряно, больше того, это как если умрешь, — поэтому лучше встану. Но потом что делать? Мне еще долго скучать до восхода солнца; но я мог бы выяснить, хочет ли со мной поговорить моя Душа. Правда, я начинаю подумывать, не сведет ли она меня с ума, если я буду продолжать все это. Тут не до шуток, ведь, полагаю, все сумасшедшие сходят с ума душой, а не телом; то же, пожалуй, и моя душа сделает со мной, если я так ей во всем доверюсь. Вот она принялась утверждать, что можно быть мудрым и ученым, не зная греческого и латыни; а стоит мне сказать такое современным умникам, как меня осмеют, точно простофилю. Я что-то никогда не слышал, будто можно философствовать на вольгаре, дурачиться — дело другое; и никогда не видел никого, кто бы достиг большой славы, не зная латинского языка; поэтому я не хочу слишком уж доверять моей Душе. Но может быть, я ее плохо понял, и будет, стало быть, лучше, если она захочет немного побеседовать со мной, а я смогу задать ей вопросы. Душа моя, моя дорогая Душа, не поговорить ли нам немножко и сегодня утром?

Душа. Пожалуйста, Джусто. Для меня нет большего удовольствия. Ведь, беседуя с тобой, я сосредоточена на самой себе, не занята теми низкими и презренными понятиями, которые большую часть времени забивают тебе голову, и не должна снабжать тебя жизненными силами для изготовления твоих деревянных башмаков и бочонков.

Джусто. Это меня ни капельки не удивляет, ведь и я этим занимаюсь очень даже неохотно; больше того, нет для меня ничего тяжелее, и если бы проклятая необходимость не заставляла меня это делать, я бы палец о палец не ударил.

Душа. А что бы ты хотел? Пребывать постоянно в безделии?

Джусто. Нет. Я тратил бы время на что-нибудь приятное. Работать-то руками мне и трудно, и неприятно.

Душа. А теперь подумай, что это значит для меня, ведь это еще более противно моей природе, чем твоей.

Джусто. Этого я не знаю. Я одно понимаю: когда Адам согрешил, Бог, отчасти желая его наказать, так же, как он прежде назначил женщине рожать в муках, сказал ему: «Будешь есть хлеб в поте лица своего»,[492] — представляя ему труд как тяжелое и самое трудное, что только можно вообразить.

Душа. Так, так, погляди-ка, постепенно ты соглашаешься с моим мнением. А как ты на днях удивился, когда я тебе сказала: труднее сделать пару деревянных башмаков, чем изучить половину сочинений Аристотеля. Так вот где причина, ты сам себе ее открыл: ведь учение для человека естественно, свойственно ему и приближает его к совершенству, а труд — это наказание.

Джусто. Но ведь и на жизнь надо что-то иметь.

Душа. Правда. Но дело в том, что нужно довольствоваться необходимым и не гнаться за лишним, — оно порождает в человеке массу бесполезных мыслей, заставляет его заниматься земными делами и совсем не дает поднять глаза к небу, откуда изначально сошла его душа и куда она стремится вернуться. И знай, Джусто, наивысшее благо и наибольшая польза, которую можно принести людям в этой жизни, — это приучить их с самого детства довольствоваться немногим; ведь кто так делает, тот живет с наименьшими заботами и большую часть времени весел — если не сказать, всегда весел.

Джусто. Я этому, конечно, верю, поскольку на себе испытал, какое для меня благо довольствоваться тем, что у меня есть, согласуя свои желания со своими возможностями. А если бы я захотел лучше питаться или одеваться, то мне пришлось бы или делать что-либо бесчестное, или стать приживальщиком.

Душа. Большим ученым, Джусто, пришлось бы плохо, если бы у всех людей были подобные желания, ведь тогда ученые остались бы без слуг. Ибо все желания безмерны: и желание почестей, и желание сладко есть и пить и роскошно одеваться, из-за чего человек, который мог бы скромно прожить лет шестьдесят — причем первые десять-двенадцать из них он не разумеет, что делает, а половину остального времени все равно спит, — живет в рабстве и продает ничтожное количество оставшихся ему лет за любую, пусть самую ничтожную цену. Этого в свое время не захотел делать мудрейший философ Диоген, который на вопрос Александра Великого, в чем он нуждается, и обещание предоставить ему все необходимое ответил, что, несмотря на крайнюю бедность, он ни в чем не испытывает нужды. Он попросил Александра лишь отойти, чтобы не загораживать ему солнца, подарить которое было не во власти царя.