Сочинения в трех томах. Том второй. На днях землетрясение в Лигоне. Голые люди - [22]

Мы были живы.

Сначала появилась боль. Болела грудь. Ремни удержали меня, но сделали это немилосердно. Я даже не мог глубоко вздохнуть. Хорошо бы ребра остались целы. Потом возникла боль в колене. Я хотел поднять руки, чтобы отстегнуться, но руки были ватными и не хотели подниматься. И только тогда я понял, что сижу с закрытыми глазами.

Я заставил себя открыть глаза. Они повиновались нехотя. И сразу включился слух. Продолжался гул — может, еще работали моторы, может, ревело пламя, может, шумело в голове. Сквозь гул я услышал, как кто-то рядом причитает, словно по покойнику, — однообразно и грустно. Потом донесся стон. Как Володя? Я повернул к нему голову и понял, что вывихнул шею — так было больно.

И тут же меня охватил справедливый гнев. Это было первое человеческое чувство, вернувшееся ко мне. Именно гнев. Вы полагаете, что он думал обо мне? Володя был в полном сознании, голова его была повернута в мою сторону, но смотрел этот подлец не на меня — сквозь меня, туда, где сидела девушка. Я проследил за его взглядом. И рассмеялся. Потому что девушка тоже была жива, она сидела, прижимая к груди дорожную сумку, и глазела на моего Володю.

— Приехали, — сказал я сквозь смех. — Приехали.

Наверно, со стороны казалось, что я впал в истерику, но мне было просто смешно, что первым моим чувством был гнев на Володю, и смешно, что они сидели в разбившемся, горящем самолете и смотрели друг на дружку.

Руки мои действовали независимо от меня. Они отстегивали ремни. Я должен был встать, чтобы помочь майору. Майор лежал в полуоткрытой двери в пилотскую кабину, и по тому, как он лежал, я понял, как ему досталось.

— Вы что, Отар? — услышал я голос Володи.

— Скорее, — сказал я Володе, и мне наконец удалось вздохнуть. Припадая на ушибленную ногу, я бросился к майору. И знал, что Володя тоже поднимается. Он уже опомнился. Я мог на него положиться. Крушения кончились, началась работа, а работать Володя умеет.

Майор был жив, дышал и, если не считать вывернутой руки, был цел. Нам удалось оттащить его от двери. Я открыл ее, чтобы проникнуть в кабину пилотов, и краем глаза заметил, что над майором склонилась наша соседка.

Все мои действия, быстрые, наверно, даже суматошные, мерились на секунды. Мне даже некогда было обернуться и поглядеть, что же творится в салоне.

В лицо мне ударил дым. Дымом была полна пилотская кабина, вернее, то, что от нее оставалось. Самолет — это я понял уже погодя — тянул к прогалине в лесу, к рисовому полю, но пилоты не смогли удержать машину, и она, уже потеряв скорость, врезалась в лес по ту сторону поля, и стволы сокрушенных самолетом деревьев превратили его нос в мешанину стекла и металла. В тот Момент я ничего этого не знал — я на ощупь пробирался сквозь дым, стараясь отыскать пилотов. Володя пошел было за мной, но я обернулся и крикнул:

— Назад! Открой дверь! Выводи людей!

Мне казалось, что путешествие сквозь дым и джунгли гнутого металла и битого стекла продолжалось очень долго. Кабина — Несколько шагов в длину — превратилась в бесконечный коридор, в котором нельзя было дышать… Но тут порыв ветра на мгновение отогнал дымовую завесу, и оказалось, что я стою на некоем подобии балкона, к которому вплотную подступают переломанные кусты и стволы деревьев. Листья и сучья, забившиеся в кабину, стирали грань между лесом и самолетом. В зеленом месиве я увидел тело одного из пилотов. Тут же дым снова набросился на кабину, и мне пришлось вытаскивать пилота из груды обломков вслепую, задыхаясь и боясь не только близкого взрыва, но и того, что я потеряю сознание и останусь здесь. Я с таким отчаянием тащил пилота, словно он был жив, но тогда я еще не понял, что он мертв. Я спрыгнул на землю и потащил непослушное тяжелое тело к себе. Оно свалилось на меня, а я лишь подумал, что пилоту не так больно падать на меня, как на корни и сучья. Потом я волок его сквозь переломанные бамбуковые заросли, и лишь метров через двадцать дым рассеялся настолько, что я смог осмотреться и сообразить, что нахожусь на краю рисового поля. Я действовал как автомат, который получает приказания и послушно спешит их исполнить — правда, приказания исходили от моего собственного мозга.

Владимир Кимович Ли

Наверно, в жизни я не видел ничего более страшного, чем Отар, выходящий из леса. Хоть я много езжу, нагляделся на стихийные бедствия и буйство земных сил, но при этом я оставался в пределах цивилизованного общества, в котором никто никого не убивает и не стреляет. Оттого складывается убеждение, что иначе и быть не может. Так должно быть везде, а что вне твоего опыта — это литература. И вот Отар, выходящий из леса, знаменовал окончательный крах моего внутреннего благополучия.

Все, что произошло раньше, было сном, кошмаром, с удивительными и даже приятными пробуждениями, но все это вписывалось, скажем, в модель «авария». Я понимал, что лучше всего в моем положении подчиниться Отару. Полностью. Это было благодарное чувство освобождения от ответственности, подчинения тому, кто согласен взять на себя право распоряжаться судьбой других людей. В острых ситуациях я начинаю вертеть головой и искать, кто же будет мной распоряжаться. Тогда я не думал о том, что самолет может взорваться. Как будто, если мы на земле, дальше все должно постепенно превратиться в воспоминание, о котором мы будем рассказывать московским знакомым, а те будут ахать и верить. Или не верить.