Сочинения в трех томах. Том первый. Заповедник для академиков - [3]

Лидочка стояла близко от толстяка, ей хотелось нырнуть под зонт, который все равно болтался без дела.

— На время или насовсем? — спросил Максим.

— Такие вопросы решаются там. — Иностранец по имени Матя ткнул пальцем в черное небо.

— Понимаю, — сказал Максим, — мне не надо уточнять.

Лидочка услышала обращенный к ней женский голос:

— Барышня, идите ко мне, у меня зонтик большой.

Большой черный зонт качнулся назад, показывая Лидочке, куда спрятаться.

Не говоря ни слова, Лидочка нагнула голову и нырнула под зонт, словно вбежала в сухой амбар, и только потом, наслаждаясь счастливой переменой в судьбе, сказала:

— Спасибо.

Женщина, которая спасла Лидочку, была молода, обладала надтреснутым и интеллигентным голосом, какие раньше культивировались в шикарных детских, а теперь порой возникают даже в коммунальных квартирах. На спасительнице была шляпа с короткой вуалеткой. В темноте были видны только белки глаз и зубы — женщина улыбнулась и дотронулась рукой в перчатке до Лидочкиного плеча, привлекая его поближе.

— Я вас промочу, — сказала Лидочка.

— Не думайте об этом, — сказала женщина, — у меня непромокаемый макинтош. Когда-то мой муж Крафт привез его из Лондона.

Сказано это было не для того, чтобы похвастаться визитом мужа в Лондон — да и кто будет в тридцать втором году хвастаться такой опасной привилегией? — это было деловое объяснение достоинств макинтоша.

Из-под зонта было плохо видно вокруг, но зато слышно, как иностранец Матя и его друг Максим включили в свой бодрый разговор других людей, которые были в большинстве между собой знакомы.

Загромыхал поезд, пробираясь ущельем, будто там был иной мир, горячий, таинственный и очень шумный.

— Меня зовут Мартой, — сказала женщина, — Марта Ильинична Крафт.

— Очень приятно. Лида. Лида Иваницкая.

— У вас ноги не промокли?

— Нет, у меня ботики совсем новые.

— Сейчас делают такие плохие ботики, что иногда лучше ходить вообще без них, босиком…

Вдали возникли два белых огня, как глаза чудовища, которое надвигалось на них.

— Автобус идет! — крикнул кто-то.

— Чепуха, — отозвался другой голос, — это же от Москвы едут.

Огни тем не менее приблизились, и, расплескав близкую лужу, возле группы людей остановился длинный черный автомобиль. Шофер раскрыл дверцу, оттуда стали вылезать невнятные фигуры. Они сразу раскрывали зонтики — кто-то кого-то окликнул, Марта Ильинична сказала:

— Это из университета. Как же я не догадалась, что ректор выделит авто для Александрийского!

Лидочке положено было разделить чувства Марты Ильиничны, но она не знала, хорошо или плохо то, что ректор выделил авто для Александрийского. Ей стало холодно — раньше было какое-то движение, а теперь — пустое ожидание. К тому же Лидочка опаздывала со службы и поесть не успела.

Последним из авто вылезло нечто худое и согбенное — из-под шляпы торчал длинный нос, нависший над тонкогубым лягушечьим ртом, изогнутым в ухмылке. Толстый Максим наклонил свой зонтик к этому человеку, чтобы прикрыть от дождя, но согбенная фигура принялась вяло отмахиваться, а потом открыла свой зонт.

— Но это же безобразие! — сказал Максим. — Почему нельзя довезти вас на моторе до Санузии? Вы мне ответьте почему?

— Не доедешь, — сказал шофер, обходя авто спереди, чтобы забраться на свое место, — туда от Калужского шоссе никакой дороги нет.

— Это неправда! — сказал вдруг иностранец. — Зачем лгать? Я летом приезжал на моторе, мы отлично доехали.

— Тогда дождей не было, — сказал шофер и хлопнул дверцей.

— При чем тут дожди?! — Все ополчились на шофера, и это было нелепо, только Марта Ильинична сказала Лиде с усмешкой:

— Как у нас любят разоблачить стрелочника!

— При чем тут дожди?! — повторил грозно Максим, направив острие зонта на шофера. — Трубецкие ездили, не жаловались.

— А при царе дороги чинили, — сказал шофер, повернул ключ, и мотор послушно заревел.

Сделав широкий крут по площади, автомобиль умчался, разбрызгивая лужи. Его задние красные огоньки долго были видны, потом смешались с огоньками трамвая, который как раз разворачивался за оврагом.

— Не исключено, что он прав, — сказала согбенная фигура, у которой оказался красивый низкий голос. — Трубецкие платили, за дорогами было кому следить.

— Не вообще, Пал Андреевич, — сказал Максим, — а только за теми, что принадлежали лично им, и ремонтировали не они сами, а крепостные или зависимые бесправные люди.

— Максим, — загудел иностранец, — ну что ты несешь! Мы же не в кружке по ликвидации нашей политической неграмотности.

— Есть элементарные вещи, которые приходится напоминать, — сказал Максим.

Александрийский опирался на трость, но не потому, что почитал это красивым, а тяжело, словно поддерживал себя.

— А что с ним? — спросила Лидочка.

Марта Ильинична сразу поняла:

— У него больное сердце. Врачи говорят, что аневризма. Каждый шаг достается ему с трудом… и он еще читает лекции. Это самоубийство, правда?

— Не знаю, — сказала Лидочка. Раздражение к согбенной фигуре уже пропало. Может, потому, что Лидочке понравился голос.

Разговоры затихли — все уже замерзли и утомились от дождя и ветра. К счастью, вскоре приехал и автобус из Узкого. Он являл собой довольно жалкое зрелище — даже неопытному взору было очевидно, что он переделан из грузовика, над кузовом которого сделали ящик с затянутыми целлулоидом окошками, а внутри поперек кузова были положены широкие доски. Александрийского посадили в кабину, в которой приехала медицинская сестра из санатория. Она хотела устроить перекличку под дождем, но все взбунтовались. Александрийский спорил и намеревался лезть в кузов. Тогда иностранец, который оказался также знаком с Александрийским, сказал ему, перекатывая голосом слова, как бильярдные шары: