Сочинения в трех томах. Том 2 - [21]

— И как ты смотришь на подобное нарушение суверенитета?

— Все ведь зависит от точки зрения. В нашем положении это лучше называть дружеской просьбой.

— Ты в самом деле так считаешь?

— А почему бы и нет? Если они хотят помочь мне выловить агентов Коминтерна, я не против. В конце концов, мы делаем общее дело. Вместе будет даже удобнее.

— И чем же это удобнее?

— Во-первых, можно будет дотянуться до тех, кто окопался на китайской территории. Я давно на них зубы точу.

— Ты имеешь в виду принца Кыонг Де, который призывает вьетнамский народ вышвырнуть заморских дьяволов?

— Иронизируешь? — хмыкнул в трубку Жаламбе. — Ну, давай-давай. Не знаю, как ты, а лично я благодарен судьбе, что застрял в этой забытой богом дыре. По крайней мере, от меня не требуют ловить для гестапо французов. Понял? А если азиаты хотят жрать азиатов, я не вмешиваюсь. Они ведь все такие одинаковые… Значит, увидимся в холле.

Фюмроль задумчиво опустил трубку. Ему ли было осуждать Жаламбе? Вспомнился день накануне исхода, начавшийся телефонным звонком из канцелярии премьера. Фюмроль примчался в резиденцию в тот самый момент, когда Поль Рейно говорил по прямому проводу с Лондоном. Секретарь приложил палец к губам и показал глазами на дверь. Не успел Фюмроль присесть, как она распахнулась и маленький премьер стремительным шагом пересек приемную. «Французские войска выступили», — бросил он на ходу. Он был бледен, и руки его дрожали.

Через несколько дней, когда фронт у Седана оказался прорванным, произошла новая перестановка. Заместителем премьера стал Петэн, а Даладье получил министерство иностранных дел. Вейган, которого назначили главнокомандующим, заявил, что его назначение запоздало на две недели. «Никаких шансов на спасение», — не уставал уверять он. Через Париж тянулись толпы беженцев из Бельгии и Голландии. Завывали сирены воздушной тревоги. С быстротой лесного пожара распространялись самые фантастические слухи. На Кэ д’Орсэ день и ночь пылали камины. Пепел сожженных бумаг летел над Сеной, по которой еще ползли какие-то баржи. Кто-то предложил сжечь архивы прямо во внутреннем дворе: документов было много, а верховное командование сообщило по телефону, что немецкие танки уже через несколько часов ворвутся в Париж. Но даже это официальное сообщение оказалось ложным. Противник еще не завершил операцию во Фландрии. Те, кто торопился поскорее сдать город, не скрывали своего разочарования. Под предлогом борьбы со шпионажем эмигрантов из Австрии и Германии согнали на стадионы. Никто не хотел даже слышать о том, что среди интернированных было много антифашистов. Гиммлер, который готовился лично прилететь в Париж, уже имел под рукой список лиц, подлежавших ликвидации. Газеты в один голос призывали бороться с «пятой колонной». Но гитлеровские агенты были повсюду: в редакциях тех же газет, в полиции, в армии и даже в постели самого премьера. Недаром графиня Эллен де Порт была частой гостьей в салоне Отто Абеца, равно как и любовница Даладье — белокурая маркиза Мари-Луиз де Крюссоль д’Юзэ. Жорж Мандель, правда, попытался произвести несколько арестов и даже закрыл откровенно нацистский листок «Же сюи парту». Но это уже был чисто символический жест. Во французских тюрьмах сидело несколько тысяч коммунистов и почти не было агентов гестапо. Эти агенты открыто охотились за списками арестованных и полицейскими досье.

Все возвращается на круги своя. Неминуемость японского вторжения стала еще очевиднее. Фюмролю предстояло вновь изведать паническое бегство, быть может пережить ужас и позор оккупации. Он решил не вызывать Колет в Индокитай. Если, даст бог, роды пройдут благополучно, пусть остается пока в Виши или переедет в Марсель. Он порадовался тому, что ничего не сказал Жаламбе об истории с письмами. Ведь он позвонил ему только затем, чтобы получить разумный совет. И это было вполне естественно. Жаламбе считался асом именно в таких деликатных делах. Но что-то уже изменилось в самом Фюмроле, едва он начал разговор, и потому он ничего не сказал. Застегивая перламутровые пуговки только что доставленной из прачечной крахмальной сорочки, Фюмроль продолжал обдумывать создавшуюся ситуацию. «Здесь все за всеми следят», — вспомнились слова Жаламбе. Вполне естественно, что стали следить и за ним, майором Фюмролем, которого удостоил вниманием сам Катру. Что же здесь удивительного?

Наблюдать за ним могли агенты разных служб, в том числе и работавшие на Жаламбе. Но письма из японской миссии никак не должны были заинтересовать ни кэмпэтай, ни второе бюро. Гестапо, которое тесно сотрудничало с японской разведкой, тоже не стало бы охотиться за такого рода корреспонденцией. Она могла интересовать и китайцев, и англичан, и американцев, но в первую очередь тех, для кого тайна переговоров по поводу Индокитая была вопросом жизни и смерти: местных националистов или же коммунистическое подполье.

Трезво прикинув все «за» и «против», Фюмроль решил сделать вид, будто ничего не произошло. Грядущая капитуляция перед Японией развязывала ему руки. Кто бы ни были те люди, которые держат его под неусыпным оком, они не враги ему. Не враги они, а возможно, даже временные союзники и той Франции, которая продолжает сражаться с фашизмом в отрядах маки, под лотарингским крестом генерала де Голля.