Сочинения в трех томах. Том 1 - [2]

Стоит подуть северному ветру — и вся картина может измениться в одну ночь! Где сегодня холмы, там завтра окажется овраг, и высокий откос нередко уступает место пологому склону.

На вершинах песчаных гор меня обдувает прохладный ветер с залива. Я спускаюсь в замкнутую котловину — и там меня палит тропическое солнце. Лучи его, отражаясь от бесчисленных кристаллов песка, мучительно режут глаза. Здесь пешеходы нередко гибнут от солнечных ударов.

Но вот и норте, ветер с севера. Небо неожиданно меняет свой ярко-голубой цвет на темно-свинцовый. Время от времени сверкают молнии и глухой гром предвещает бурю, но даже, если этой бури пока не видно и не слышно, все равно скоро придется ее почувствовать. Раскаленный воздух, только что душивший меня своими знойными объятиями, внезапно прорывается холодным ветром, от которого дрожь пробегает по телу. В этом ледяном ветре кроются болезнь и смерть, ибо он несет с собою страшную желтую лихорадку — «вомито». Ветер усиливается и переходит в ураган. Песок поднимается с земли и густыми тучами носится в воздухе, то оседая вниз, то снова взвиваясь к небу. Я не смею повернуться к ветру лицом, как не осмелился бы я подставить грудь самуму. Туча острых песчинок сейчас же ослепила бы меня и до крови ободрала лицо…

Северный ветер дует по нескольку часов, а иногда и по нескольку дней кряду. Утихает он так же внезапно, как и начинается. Он улетает на юг, унося с собою свою заразу…

Вот он прошел, и вся поверхность песков изменилась. По-другому расположились холмы. Иные из них совсем исчезли, и на их местах зияют глубокие овраги…

Таковы берега Анагуака, берега Мексиканского залива.

Нет там торговли, почти нет и гаваней. Кругом только массы песка, но массы эти поражают своеобразной и живописной красотой.

На коня — и вперед, в глубь страны! Прощайте, широкие синие воды Мексиканского залива!

Мы пересекли песчаное побережье и едем тенистой лесной тропинкой. Нас окружает настоящий тропический лес. Это видно и по форме листьев, и по их размерам, и по их яркой окраске. Взгляд с наслаждением блуждает по буйной листве, наполовину зеленой, наполовину золотисто-желтой. Он упивается красотою листьев воскового дерева, магнолии, смоковницы, банана. Он скользит вверх по крупным пальмовым стволам, которые, словно колонны, поддерживают многолиственный свод своих крон. Он разглядывает кружева вьющихся растений или следит за косыми линиями гигантских лиан, словно чудовищные змеи перекидывающихся с дерева на дерево. Он изумляется высоким бамбуковым кустам и древовидным папоротникам. Со всех сторон навстречу восхищенному взгляду открываются венчики цветов, растущих на деревьях. Тут и красные цветы и трубообразные бегонии.

Я оглядываюсь кругом, удивляясь странной и новой для меня растительности. Я вижу стройный ствол пальмы, поднимающийся без единой ветки или листка почти на тридцать метров и поддерживающий целый парашют перистых листьев, колышущихся при легчайшем дуновении ветерка. Рядом я вижу постоянного соседа этого дерева — индийский тростник. Эта миниатюрная пальма, резко контрастирующая тонким и низким стволом с колоссальными пропорциями своего величественного покровителя. Я вижу коросо (оно относится к тому же виду, что и palma real). Его яркие перистые листья простираются в стороны и склоняются вниз, как бы прикрывая от знойного солнца шарообразные орехи, висящие гроздьями, словно виноград… Я вижу абанико, с его огромными веерными листьями, восковую пальму, источающую вязкую смолу, акрокомию с усаженным колючками стволом и огромными кистями золотистых плодов. Идя берегом реки, мой конь пробирается между прямыми, как колонны, стволами благородной coeva, которую туземцы поэтически, но точно называют «хлебом жизни».

С изумлением разглядываю я колоссальный папоротник — это странное создание растительного мира, которое на моем родном острове достигает человеку едва до колена. Здесь папоротник растет не кустом, а деревом, соперничая в росте со своей родственницей — пальмой — и, подобно ей, украшая ландшафт. Я удивляюсь прекрасным абрикосовым деревьям с крупными овальными плодами и шафранной древесиной. Я проезжаю под широкими ветвями красного дерева, с которых свисают овальные перистые листья и яйцевидные шишки (семенные сумки), и думаю о твердой, блестящей древесине, скрывающейся под его темной и узловатой корой. Я еду вперед и вперед, среди мощной листвы и пестрых цветов, играющих под лучами тропического солнца всеми цветами радуги…

Ветра нет, в воздухе почти совсем тихо, но листья и ветки то там, то сям приходят в движение. Пестрые, яркие птицы машут крыльями, перелетая с ветки на ветку. На залитых солнцем прогалинах сверкают оперением пышные кардиналы, которых невозможно приручить, крикливые райские попугаи, яркие трогонис, крохотные трочили и колибри, хищные перцеяды с огромными неуклюжими клювами.

Птица-плотник — огромный дятел — прицепилась к сухой ветви мертвого дерева и долбит дупло, время от времени испуская трубный звук, разносящийся чуть ли не на километр кругом. Currasson с петушиным гребешком вылетает из кустов; на прогалине, распустив отсвечивающие металлическим блеском крылья, греется под солнцем величественный гондурасский индюк.