Сочинения. В 2-х томах - [109]

И если за поддельно умирающего в Борисе Годунове Шаляпина ученые люди платят тысячи, то вполне понятны и те пресловутые копейки, которые с радостной слезой отдает народ за «Огненное восхищение», за неописуемое зрелище перенесения мощей, где тысячи артистов, где последняя корявая бабенка чувствует себя Комиссаржевской, рыдая и целуя землю в своей истинной артистической одержимости.

Направляя жало пулемета на жар-птицу, объявляя ее подлежащей уничтожению, следует призадуматься над отысканием пути к созданию такого искусства, которое могло бы утолить художественный голод дремучей, черносошной России.

Дело это великое, и тропинка к нему вьется окольно от народных домов, кинематографов и тем более далеко обходит городскую выдумку — пролеткульты. А пока жар-птица трепещет и бьется смертно, обливаясь самоцветной кровью, под стальным глазом пулемета. Но для посвященного от народа известно, что Птица-Красота — родная дочь древней Тайны, и что переживаемый русским народом настоящий Железный Час — суть последний стёг чародейной иглы в перстах Скорбящей Матери, сшивающей шапку-невидимку, Покрывало Глубины, да сокрыто будет им сердце народное до новых времен и сроков, как некогда сокрыт был Град-Китеж землей, воздухами и водами озера Светлояра.

(Из Золотого Письма Братьям-Коммунистам)

(1919)

Варианты Разночтения Примечания

Если первый том сочинений Клюева назван нами — в соответствии с первым прижизненным собранием стихотворений поэта — «Песнословом», то при выборе «объединяющего» названия для произведений, в «Песнослов» не вошедших, нами допущена и условность, и вольность. Из всех названий, который сам Клюев давал своим книгам и разделам книг, нам показалось наиболее подходящим и объемлющим название второго раздела его небольшой книги стихов «Ленин», 1924 — «Огненный лик» (первый раздел этой книги назван «Багряным львом»).

ЛЬВИНЫЙ ХЛЕБ

Это — не только книга высокой литературной полемики. В нее входят такие глубоко-лирические стихи, как «Псалтырь царя Алексия», «Поселиться в лесной избушке», «Я знаю, родятся песни», объединенные через два года поэтом в цикл «Песни на крови»; как «Портретом ли сказать любовь», да и многие другие, отнюдь не связанные ни с общественно-литературной «программой» Клюева, ни с его полемикой. Но, как и следовало полагать, в прессе обратили внимание только на полемическую часть книги. Глубокие трагические ноты ее, щемящая тоска ее ничьего внимания не привлекли. Да и отзывов на книгу (как это сказано во вступ. статье к первому тому) было мало. Мало упоминаний о «Львином Хлебе» и в дальнейшем. Обращалось внимание на то, что после того исключительного внимания, какое оказывалось Клюеву в первые три-четыре года революции, наступило резкое охлаждение к нему. При этом упускалось из виду, вернее, об этом умалчивалось, что «внимание» или «невнимание» советской критики (а о вкусах и мнении самих читателей в СССР и речи быть не может) всецело зависит в СССР — в особенности же со второй половины двадцатых годов — от дирижерской палочки ЦК партии… «Зачураться бы от наслышки / Про железный неугомон — с такими откровенными признаниями Клюев пытался войти в новую, советскую поэзию. Ясное дело, это была попытка с негодными средствами, и из нее ничего не могло выйти путного. И чем дальше росла и крепла советская литература, тем резче обозначался глубокий и непоправимый конфликт с нею Клюева. В стихах 1921–1922 гг. (сборник Львиный Хлеб) он уже не прославляет, но обличает революцию. Эти его стихи, как и тогдашние, и более поздние поэмы ("Четвертый Рим", "Мать-Суббота", "Плач о Сергее Есенине", "Деревня", "Погорельщина"), — истошный вопль по старой, погибающей Руси и злобные проклятья неодолимому новому. Клюев понял обреченность своего мира, от которого революция не оставляла камня на камне, и вместе — собственной судьбы, и это понимание сообщило его поздним стихам накал настоящего драматизма:

«Мы свое отбаяли до срока,

Журавли, застигнутые вьюгой.

Нам в отлет на родине далекой

Снежный бор звенит своей кольчугой…»

(Вл. Орлов. Николай Клюев. «Литературная Россия», № 48, 25 ноября 1966, стр. 17). «Трудности были не в том, чтобы откликнуться на слова поэта (Н. Клюева):

Братья, мы забыли подснежник,

На проталинке снегиря…

…Мы забыли про цветок душистый

На груди колыбельных полей…

а в том, чтобы суметь средствами лирики запечатлеть процесс формирования душевного мира нового человека, его психики и сознания в условиях острой классовой борьбы. Много сделал Д. Бедный, который, как некоторые считали, "один…перевешивал всю остальную пролетарскую литературу того времени"». Так пишет П. С. Выходцев («Русская советская поэзия и народное творчество», изд. Академии Наук СССР, 1963, стр. 49). Характерно и знаменательно здесь такое воспевание…Демьяна Бедного. Впрочем, сам Ильич считал Демьяна наиболее практически полезным, а, следовательно, и самым талантливым.

«Стремительный "взлет" Клюева, который развивает в это время необычайно бурную деятельность и на короткий период в известном смысле оказывается "в центре внимания", сопровождался столь же быстрым падением. Как только обнаружилось, что советская общественная и широкая писательская среда не поддаются его увещеваниям, он порывает с современностью, удаляясь под сень "вечности", служившей тогда приютом многим авторам, потерпевшим поражение в общественной борьбе: