Сочинения по русской литературе XX в. - [22]

На меня Бальмонт производит впечатление человека, недостаточно сильного внутренне, который пытается посредством приобщения к высоким стихиям укрепить собственную веру в себя, увеличить свои силы и «дотянуться-таки до солнца». Он объявил себя «жрецом солнца», но, как известно, языческие жрецы посредством служения пытались приобрести частицу божественного качества. Так и Бальмонт, призывая к себе силы светила, хотел подняться на небо, наполниться энергией. Однако это был слабый человек.

Конец жизни он провел в психиатрической лечебнице и умер, слушая свои стихи. По-моему, такая смерть как нельзя больше отвечает его жизни и творчеству. Бальмонт слушал только себя, любовался только собой и хотел, возможно, производить на людей такое же впечатление, какое на него производили имена великих, как солнце, людей. В его стихах слышатся интонации человека, страдавшего манией величия.

Впрочем, творческий замысел Бальмонта вполне удался. У поэта получилось изобразить себя таким, каким он был.

25. Роль звука в лирике К. Бальмонта

Николай Степанович Гумилев уважал «талант Бальмонта, гордый, как мысль европейца, красочный, как южная сказка, и задумчивый, как славянская душа». Поэт больше всего ценил в своем сотоварище умение владеть языком, извлекать из своего воображения новые формы — нечто, всегда способное удивлять. Бальмонт экспериментировал языком, хотя делал это не так активно и эпатирующе, как футуристы. Бальмонт занимался реформой русской поэтической ритмики, особенно он был поклонником «длинных», «замедленных» размеров.

...

Я — изысканность русской медлительной речи…

Я впервые открыл в этой речи уклоны,

Перепевные, гневные, нежные звоны…

Я — изысканный стих.

Звучные и нередко слишком неуемные в своей «красивости» эксперименты Бальмонта, разумеется, были оценены и восприняты русскими поэтами. В то же время уже к концу 1900-ых они породили немыслимое количество эпигонов, прозванных «бальмонтистами» и доводящих до предела пышную декоративность слога своего учителя. Бальмонт словно бы любовался повторами звучных слов и слогов, постоянно возвращая читателя полюбоваться величавыми звуками:

...

Я мечтою ловил уходящие тени,

Уходящие тени погасавшего дня,

Я на башню всходил, и дрожали ступени,

И дрожали ступени под ногой у меня.

Он следит, как изменение одной строки порождает новые смыслы и оттенки смыслов:

...

И чем выше я шел, тем ясней рисовались,

Тем ясней рисовались очертанья вдали,

И какие-то звуки вдали раздавались,

Вкруг меня раздавались от небес до земли.

Так, Бальмонт показывает, как даль приближается и окружает его, — все это средством одного повтора, чуть измененной фразы. Повтор порождает изящную внутреннюю рифму, которая скрепляет строфу в единый монолит, делает ее запоминающейся.

Эти повторы роднят напевную речь Бальмонта с песней. Духу его поэзии близка баллада; средневековые аллюзии подкрепляются особым ритмом, похожим на ритм средневекового танца паваны.

Бальмонт экспериментировал не только с длительностью строки, но и с повтором звуков: аллитерацией и ассонансом. Как и подобает, звуковой повтор подкрепляет смысловой пласт стихотворения, повторяет его, озвучивает. Слово у Бальмонта «звучит, как значит» и «значит, как звучит».

Особенно ярко это заметно в стихотворении «Камыши», написанном как будто специально для иллюстрации этого фонетического приема.

...

Полночной порою в болотной глуши

Чуть слышно, бесшумно шуршат камыши.

Звук «ш», звук шуршания, шепота повторяется несколько раз и сразу погружает читателя в атмосферу ночного озера, поросшего камышами, где в воздухе постоянно витают таинственные шорохи. Далее, с развитием новых смыслов стихотворения в игру включаются новые звуки:

...

О чем они шепчут? О чем говорят?

Зачем огоньки между ними горят?

Звук «ч» тоже глухой, шумный, но он звучит уже более отчетливо, чем «ш»: звук вспыхивает после одного артикуляционного усилия, как вспыхивают в ночной темноте неясные болотные огоньки. Затем звук нарастает, становится все более отчетливым, живым:

...

Мелькают, мигают — и снова их нет.

И снова забрезжил блуждающий свет.

Глухие звуки теперь перемежаются со звонкими шипящими «ж» и «з». Это звуки насекомых, звуки, которыми обычно передают жужжание комаров, мошкары. Так Бальмонт намекает на одушевленность таинственных огоньков, на их тайную, непонятную человеку жизнь. Таинственное озеро с камышами оказывается полным этой жизни. Бальмонт использует прием олицетворения, чтобы подкрепить впечатление от фонетического рисунка стихотворения. Бальмонт использовал звук как истинный символист. Звуки для него также стали символами, которыми все живое вокруг пытается говорить с человеком. С помощью звуков Бальмонт и украшал свои строфы, и наполнял их особенным смыслом. Правда, эти его приемы во многом очень буквальны, ясно видна работа над словом, которую вел поэт.

26. От истории к символике в цикле А. Блока «На поле Куликовом»

Летом 1908 г. Александр Блок уехал в родовое имение Шахматово. Он одиноко поселился в старом флигельке. Его тяготили разговоры с родственниками, даже с матерью, — хотелось побыть одному. Его ждала пьеса «Песня судьбы», которая требовала обдумывания и доработки. Но прежде чем он приступил к драме, пошли стихи: 7 июня было написано первое из пяти стихотворений, составивших цикл «На поле Куликовом», на следующий день — второе, через неделю — третье. Все смешалось, сложно переплелось — настоящее с далеким прошлым, горькие сожаления об утраченной молодости с раздумьями об исторических судьбах России, о том, что с ней было, что ее ждет. Ясно проступила картина Мамаева побоища. Повеяло «Словом о полку Игореве», «Задонщиной». Маленькая местная речка Лутосня разлилась в Непрявду и шире того — в Дон, а дальше мерещилась ковыльная степь, походные костры, дым битвы, святое русское знамя, блеск ханской сабли…