События и люди - [130]

Хочу рассказать также об одной особенности черты характера Якова Борисовича, которая ему очень мешала жить. Это его «сверхпардонность». Он и сам был очень обидчивым, но еще больше боялся кого-либо обидеть. Однажды в начале 1970-х годов по согласованию с Яковым Борисовичем я договорился с В. Л. Гинзбургом о представлении на сессии Отделения физики и астрономии АН СССР докладов Якова Борисовича и моего по плазменной СВЧ-электронике. Первым выступал Яков Борисович, вторым я. Однако из-за сверхпардонности Якова Борисовича его выступление было, по существу, сорвано: он все свое выступление посвятил перечислению всех и вся, кто в этой области работал, а на изложение своих (разумеется, его школы) результатов у него времени не осталось. Время истекло, и Виталий Лазаревич его бесцеремонно оборвал. Яков Борисович очень обиделся, но почему-то на меня, считая, что все это я устроил. Целый год обиду держал, но потом отошел, как всегда.

С тех пор в наших отношениях было много разного, от обид до восторгов. Но по науке он всегда относился ко мне очень хорошо, а я по науке всегда им восхищался.

А. Рухадзе

Сергей Петрович Дьяков и его вклад в науку

Г. М. Арутюнян, В. И. Гольданский, Н. М. Кузнецов, А. А. Рухадзе, О. А. Синкевич, Н. Л. Соломина, Л. Г. Степанова

Успехи физических наук. 1993. 163, № 9

В конце 1940-х и начале 1950-х годов на небосводе физической науки ярко вспыхнула звезда, которая недолго горела и внезапно погасла, так и не успев в полном блеске засеять и создать вокруг себя поколения звезд. Это был молодой Сергей Петрович Дьяков, пришедший в науку и очень звонко пропевший свою песню, оказавшуюся лебединой. Лебединой была его песня, поскольку успел он отдать эту песню науке за последние свои 7–8 лет, после чего его жизнь трагически оборвалась: в сентябре 1954 г. он утонул. А годы эти были тяжелые, покрытые густой завесой секретности. Страна залечивала раны после разрушительной войны и в то же самое время спешно, быстрыми темпами создавала ядерный оборонительный щит. Это привело к бурному развитию физической науки, в особенности физики взрыва и гидродинамики. Именно в этой области физики и оставил глубокий след совсем тогда еще молодой Сергей Петрович. Этот след оказался настолько глубоким, что ни завесы секретности, ни беспощадное время не смогли его скрыть и стереть в памяти человеческой. Не случайно, что в вечном учебнике теоретической физики Л. Д. Ландау и Е. М. Лифшица в томе «Механика сплошных сред» [1] весьма скупые на цитирование авторы упоминают имя С. П. Дьякова несколько раз.

Мы, в очень разной степени знавшие Сергея Петровича Дьякова и его работы, решили воспользоваться любезностью главного редактора «УФН» Б. Б. Кадомцева и рассказать о страницах истории физики, написанных Сергеем Петровичем Дьяковым, немного о жизни Сергея Петровича, о том, что он сделал в науке, и о том, как его дело получило дальнейшее развитие. Мы решили сохранить оригинальность восприятия Сергея Петровича и его работ и предоставить слово каждому из нас, без существенной переработки текста воспоминаний. Надеемся, некоторые повторы, в особенности касающиеся личности Сергея Петровича, не будут раздражать читателя.

Первое слово мы предоставили В. И. Гольданскому, нынешнему директору Института химической физики имени Н. Н. Семенова, в котором начал свою научную деятельность С. П. Дьяков в 1946 г. младшим научным сотрудником теоретического отдела, возглавляемого в то время Я. Б. Зельдовичем. В. И. Гольданский — университетский «однокашник» Сергея Петровича и, естественно, раньше всех нас познакомился и оценил его талант как физика.

— При всем старании я не могу восстановить в памяти начало своего официального знакомства с Сережей Дьяковым. Его необычный вид бросился мне в глаза с первой же встречи, видимо, на химфаке МГУ, в 1943–1944 гг., когда я одновременно с работой в лаборатории С. З. Рогинского (тогда она временно находилась не в ИХФ, а в Коллоидо-электрохимическом институте АН СССР — КЭИНе, ныне — Институт физической химии) заканчивал свои студенческие годы в третьем для меня (после Ленинградского и Казанского) университете — Московском.

Пышные черные кудри прогуливавшегося по химфаку юноши, галстукбабочка, сугубо серьезны и вид (почти не помню его улыбающимся) и рассказы о его необычайных способностях — все это заинтриговывало, вызывало любопытство, живой интерес к нему и вместе с тем не всегда доброжелательное отношение окружающих, подозрения в некоем позерстве.

Встречи в университете, где я почти не бывал после окончания, были весьма редкими и ограничивались несколькими малозначащими словами. Поэтому мне было особенно интересно узнать (кажется, в конце 1946 г.) о том, что Сережа поступает на работу в ИХФ, в возглавлявшийся Я. Б. Зельдовичем теоротдел, занятый сверхсекретной деятельностью для И. В. Курчатова и Ю. Б. Харитона (имена которых, впрочем, упоминать не рекомендовалось). Несколько месяцев мы работали в одной комнате, но в совершенно разных амплуа. Я не был посвящен в задачи, которые надо было решать, да и не старался в них вникать, а целые дни сидел у «Мерседеса», играл на его клавишах незнакомую мне музыку, т. е. выполнял чисто техническую работу. Старшими по опыту и значимости вслед за Я. Б. Зельдовичем шли Д. А. Франк-Каменецкий и А. С. Компанеец, но все сулили большое будущее нашим «вундеркиндам» — Коле Дмитриеву и Сереже Дьякову, которые, видимо, уже тогда если и не в полной мере, то достаточно глубоко понимали задачи и сущность расчетов, которыми они занимались, были полноценными творческими членами нашего дружного коллектива «от Якова до Дьякова». То и дело на дверях нашей комнаты появлялся очередной выпуск «двергазеты» со стихами и «трепом», со взаимными дружескими насмешками.