События и люди, 1878-1918 - [15]

В первое время канцлерства Гогенлоэ имел место случай, бросающий интересный свет на отношения Германии к Франции и России. Во время братания русских с французами я получил через генеральный штаб и через посольство в Париже точные сведения о том, что Франция намеревается оттянуть часть своих войск из Алжира, чтобы расположить их в Южной Франции либо против Италии, либо против Эльзаса. Я сообщил об этом царю Николаю II с замечанием, что вынужден буду прибегнуть к ответным мероприятиям, если царь не удержит своих союзников от таких провокационных шагов.

Русским министром иностранных дел был тогда князь Лобанов   бывший посол в Вене, известный франкофил. Летом 1895 года он посетил Францию, где его приняли очень хорошо. Осенью, когда я находился в охотничьем замке Губертусшток у Эберсвальда, ко мне, по поручению царя, явился на аудиенцию возвращавшийся из Парижа Лобанов. На приеме он обрисовал мне спокойное и рассудительное настроение, найденное им в Париже, и старался успокоить меня насчет вышеупомянутых дислокаций войск, уверяя, что это только пустые, ни на чем не основанные слухи и разговоры. Он-де может дать в этом отношении самые успокоительные заверения, и мне совершенно нечего бояться. Я ответил на это глубокой благодарностью за сделанное сообщение. Но слова «бояться», сказал я, нет в словаре немецкого офицера. Если Франция и Россия хотят войны, то я не могу этому помешать. На это князь, смиренно подняв глаза к небу и перекрестившись, сказал: «О, война! Что за мысль, кто же об этом думает? Этого не должно быть!» Я возразил: «Я уже, конечно, не думаю об этом. Но даже и для наблюдателя, не особенно проницательного, продолжительные чествования и речи, как и официальные и неофициальные визиты из Парижа в Петербург и обратно, являются известными симптомами, которые нельзя оставить без внимания и которые в Германии вызывают большое смущение. Если же против воли моей и моего народа дело дойдет до войны, то я, в надежде на Бога, как и на немецкую армию и немецкий народ, буду уверен, что Германия справится с обоими противниками». К этому я прибавил изречение, сказанное одним русским офицером, членом офицерской депутации, пребывавшей во Франции, о чем мне донесли из Парижа. На вопрос одного французского товарища, надеются ли русские разбить немцев, храбрый славянин ответил: «Нет, мой друг, мы будем совершенно разбиты. Но что же из этого? Мы тогда тоже получим республику». Князь Лобанов сначала посмотрел на меня молча, а затем, пожимая плечами, сказал: «О, война! Об этом нельзя даже и думать».

Офицер высказал только то, что было общим мнением русской интеллигенции и русского общества. Уже во время моего первого пребывания в Петербурге в начале 80-х годов одна великая княгиня совершенно спокойным тоном сказала мне за обедом: «Здесь постоянно сидят на вулкане и ожидают революции каждый день. У славян нет верности монархии, и они не монархисты; в глубине души они все республиканцы и только всегда притворяются и лгут».

Во время канцлерства князя Гогенлоэ в области внешней политики произошли три крупных события: первое   открытие в 1896 году начатого канала императора Вильгельма (Северо-Балтийский канал), строительство которого началось при Вильгельме Великом, а на открытие были приглашены эскадры со всего мира; второе   приобретение нами в 1897 году Циндао; третье   нашумевшая телеграмма президенту Крюгеру. В приобретении Циндао князь Гогенлоэ принял особое участие. Он, как и я, придерживался того мнения, что Германии для ее судов необходимы собственные угольные станции и что законны стремления торговых кругов использовать возможности, открывающиеся с вовлечением Китая в орбиту международной торговли. С этой целью предполагалось основать при условии сохранения суверенных прав Китая и уплаты пошлин торговый пункт с приморской угольной станцией, в чем и сам Китай должен был принять активное участие. Станция должна была служить, прежде всего, торговым целям. Военная же сторона дела должна была быть направлена лишь на защиту развития торгового города, а не стать самоцелью или базисом для дальнейших военных начинаний. Были намечены различные пункты, которые, однако, при ближайшем ознакомлении с ними, оказывались неподходящими, главным образом потому, что они имели плохое сообщение или даже вовсе не были связаны сообщением с внутренней частью страны, не имели хороших перспектив в отношении торговли или не были свободны от чужих притязаний. На основании доклада адмирала Тирпица, бывшего тогда начальником восточноазиатской крейсерской дивизии, я заключения географа барона фон Рихтгофена, нарисовавшего после обращенного к нему запроса многообещающую картину возможного развития Шаньдуна, было, наконец, решено остановиться на создании колонии на берегах бухты Киао-Чау.

Канцлером были собраны сведения о связанной с этим начинанием политической ситуации, которую надо было принять во внимание. Особенно важно было не мешать и не становиться поперек дороги России. Были затребованы дополнительные сведения от нашей восточноазиатской эскадры и получили благоприятные известия о глубине и незамерзаемости бухты Киао-Чау и о перспективах, которые открывались в связи с предполагающимся там открытием гавани.