Собрание стихотворений - [13]

О робкая! что тебе в жребии девы!

Приди, всепобедной Киприде служа,

Туда, где Инаха шумящие хлевы,

Где в полдень трава — глубока и свежа.

Там, в час, когда солнце пылает в зените,

Ты тело объятиям Зевса вручи.

И взор истомленного бога насыти,

И в пламенных ласках его опочий».

Полдневное солнце палило жестоко,

Манила прохлада зеленых древес.

И к Ио, от отчего шедшей потока,

Такие слова обращает Зевес:

«О дева, достойная Зевсова ложа!

Приветно ответь на приветную речь.

О, как ты прекрасна! из смертных кого же

Достойно с тобою в объятье сопречь?

Где сумрак древесный прохладней, безмолвней,

Войди, нас не тронет покорный мне зверь.

Я — бог скиптроносный, владыка я молний.

Постой! не беги! и признанью поверь!»

Но девушка мчится проворнее серны.

Последние силы напрягши, собрав,

Минует зеленые пастбища Лерны

И темные тропы Лиркейских дубрав.

Но бог, опаляемый яростью жгучей,

Окрестности спрятал в тумане седом,

И нимфу, объятую черною тучей,

Схватил, торжествуя над первым стыдом.

И Гера глядит с золотого престола.

Внизу, сквозь клубящийся, черный покров

Не видит она ни дубравы, ни дола,

Затянутых мраком сгущенных паров.

Богиня привыкла к коварным изменам;

Зажглось подозренье: наверное, вновь

Зевес, надсмеявшись над ней и Гименом,

С какой-нибудь нимфою делит любовь.

И, пользуясь властно божественным правом,

Богиня туманы свивает к ногам.

Велит просиять омраченным дубравам,

Велит озариться потусклым лугам.

Любовник предвидит позор неизбежный.

Он знает, что Гера ревниво-строга,

И делает Ио телицею снежной:

Из белого лба вырастают рога.

Но в образе этом пленительна даже

Злосчастная жертва Зевесовых чар.

И ревность богини, и ярость — всё та же:

Она обращенную требует в дар.

И Ио, исполнена горя и страха,

К любимым, родным убегает краям,

Где катятся синие волны Инаха,

Где рощи сбегают к веселым струям.

Вот тихий, прозрачный залив, окруженный

Зеленой толпой молодых тростников.

Но Ио, увидя себя отраженной,

Подьемлет неистовый, горестный рев.

Напрасно печальные, робкие взгляды

Бросает она на отца и сестер.

Не знают ее ни Инах, ни наяды,

Игравшие с нею во впадинах гор.

В ответ на ее непонятные ласки

Они собирают цветы с берегов.

Сплетаются из трав благовонные связки,

Чтоб ими украсить изгибы рогов.

Но нимфы подруги не чувствуют прежней,

И Ио бежит от родимой реки;

Без цели блуждает она, и безбрежней

Пред ней открывается море тоски.

Ее засыпает колючая вьюга

На крайних пределах холодных морей,

Сжигают пески раскаленного юга,

Безжалостно хлещет ненастный Борей.

«Ночь морозная сменила

Солнца яростного зной.

Под луною струи Нила

Отливают белизной.

Где я — жертва Геры грозной —

Где окончу горький путь?

Воздух, ясный и морозный,

Жадно я вбираю в грудь.

Спит песок охолоделый,

Блещет сонная струя.

Я минула все пределы,

Я минула все края.

Погоняема кручиной,

Крайний север я прошла,

Где нависла над пучиной

Прометеева скала.

Я не знаю, ранний гроб ли,

Избавленье ли найду?

Бога скованного вопли

Провещали мне в бреду;

Провещали бесконечный

Горьких бед, блужданий ряд.

Карой злой, бесчеловечной

Боги смертного карят.

Как мгновенно, как немного

Укрываясь от наяд,

В вожделенных ласках бога

Я любви вкусила яд.

И теперь — несчастный повод

Гнева матери богов —

Я бегу, и едкий овод

Мчится вслед моих шагов.

Сжалься, Зевс! твое объятье,

Чрево мне обременя,

В жертву вечного проклятья

Грозно предало меня.

Зверем бешеным блуждая,

Плод священный я несу.

Неужели никогда я

Не верну мою красу?

Для твоих объятий нежных

Возврати лилейность ног!

Дай мне пару грудей снежных,

Золотых кудрей венок.

И на мшистом изумруде,

В мгле зеленого куста,

Я прижму к обильной груди

Сына Зевсова уста.

Зевс! не презри дочь Инаха!

Зевс! супругу пожалей,

Изнемогшую от страха

Средь Египетских полей».

IV. СИРИНГА [41]

Не сыщешь в Аркадии девушек, равных

Невинной Сиринге цветущей красой.

Она между нимф выделялась дубравных

В горах, орошенных студеной росой.

Уже не однажды во мраке дубравном,

Объятья любви от себя отклонив,

Она убегала, гонимая фавном,

Иль богом обильных колосьями нив.

Безмужной остаться дриаде хотелось.

Богине она уподобилась той,

Отчизна которой — божественный Делос:

С Дианой равнялась она чистотой.

Когда же собаки оленя настигнут,

Охотою нимфа себя веселит.

Из рога оленьего лук ее выгнут,

Тогда как Дианин из золота слит, —

А в прочем Сиринга с Дианою схожа:

Строга, непреступна, и бог ни один

Не делит ее вожделенного ложа

В глубокой траве плодоносных долин.

Однажды, венчанный сосновой короной,

Неистовый Пан за дриадой гнался.

Но крепкие ноги, служа обороной,

Ее уносили глубоко в леса.

Раздвинулись чащи, кустарники — реже.

Сгибаются ноги, бессильно скользя

В глубоком и влажном песке побережий;

Широкой рекой преградилась стезя.

И нимфа, пронзенная ужасом острым,

От страстных объятий спасаясь едва,

Ко влажным наядам, возлюбленным сестрам,

Последние, в горе, бросает слова:

«О сестры! мою красоту измените!

На горе прекрасною я родилась.

Волос обрывайте душистые нити,

Гасите огонь соблазняющих глаз!»

Тем временем Пан, разгоревшийся, страстный,

К желанному телу в восторге приник.

Но тело немеет под лаской напрасной,

И в пальцах — холодный, болотный тростник.

И ветер, в тростник проникая из скважин,

Порывисто дунул, и Пан услыхал

Как будто бы стон — безнадежен, протяжен —