Собрание стихотворений - [128]

Поет «Вставай, проклятьем заклейменный»

Седой старик. И слезы из очей

Готовы хлынуть. Ни за что на свете

Он не хотел идти, и пулю в лоб

Скорей бы принял, но жена и дети…

И вот поет средь каторжников поп.

А в лампе керосин чадит последний,

И копоть покрывает лица всех.

Иди, старик, готовиться к обедне:

Господь простит бессилья жалкий грех.

VII

Под солнцем спал уездный городок,

И вечный ветер дул на площади,

Взвивая пыль, валя прохожих с ног.

Пустели улицы, а впереди

Весенний, юный лес день ото дня

Все становился гуще, зеленей,

В свою прохладу дикую маня!

И убегала вдаль дорога к ней,

В томленье призывающей меня

В унылые и милые места.

И накануне Троицына дня,

Покинув гром бетонного моста,

Я на телеге тряской, с мужиком,

За город выехал. Горели грудь

Предчувствием любви. Давно знаком

Был этот весь сорокаверстный путь,

И на заре крылатых мельниц ряд,

И холод от реки, текущей меж

Лесистых гор. Уж догорал закат,

Весенний вечер влажен был и свеж,

И здесь и там трещали соловьи.

Уже густой окутывал туман

Потухшие и шумные струи,

И воздух был черемухою пьян.

Остановили лошадь, я ломал

Ее благоуханные сучки.

Боялся опоздать и изнывал

От нежности, тревоги и тоски.

Я быстро шел вдоль спящего села,

В твоем окне не виделось огня:

Уставши за день, верно. Не ждала

Ты в этот день далекого меня.

Я робко стукнул в темное окно

И стал, от ожиданья чуть дыша…

Как похудела ты за месяц, но

Как дивно, нестерпимо хороша!

Как мальчик, в шапке стриженых волос,

Вся легкая, скользнула на порог…

И ни один не задала вопрос,

Но пламень уст твоих меня прожег,

Прожег насквозь, испепелив в груди

Трепещущее сердце. Оттого ль

Что ужас безысходный впереди

Уж нависал, неведомо отколь

Вскипел любви ликующий прилив,

Как первая весенняя гроза…

И до утра, о всем, о всем забыв,

Я пил твой вздох, смотря в твои глаза.

И отчего, когда я был моложе,

Не знал таких восторга и тоски,

Как в эту ночь, на тесно жестком ложе,

Склонив тебя на жалких две доски!

Не в нежащем Венеции алькове,

Не под лучами брачного венца,

Не знали мы такого жара крови,

Не бились так плененные сердца,

Как две сетями пойманные птицы.

Какие звезды, тайны и лучи

Из-под слезой увлажненной ресницы

Открылись мне в той трепетной ночи!

В два-три часа восторг столетий прожит,

Свершилось невозможное — и он

Уже ничем изглажен быть не может

Тех огненных лобзаний миллион.

В твоих руках я замер без движенья,

Немым вопросом был немой ответ!..

А за окном все пел в изнеможенье

Залетный соловей. Белел рассвет.

VIII

Прошло два дня. На жестких тех досках

Лежала ты, без памяти, в бреду,

С огнем в руках, с ломотою в висках,

И грезилось тебе, что ты в аду.

Тянулся ряд невыносимых дней:

По площади вихрь пыли и песка

Крутился, и час от часу сильней

Тебя терзала смертная тоска.

Я ночью шел на слабый огонек

Твоей лачужки, сердцу говоря:

«Ужели я тебя не уберег,

И догорит моей любви заря?

Чуть с мраком борется последний луч…

О, неужель огонь моей любви

Был для тебя, цветок мой, слишком жгуч

И ядом разлился в твоей крови?

И неужель любовь разит как смерть?»

Был душен и безлунен мрак ночной,

В багровых тучах огненная твердь;

Горели избы. И в твой бред больной

Врывался жуткого набата гул,

И крики раздавались по селу.

О, если бы я навсегда уснул

У ног твоих горящих, на полу.

ΙΧ

Охапку сена на воз положив,

Я на него свалил тебя. Как вещь.

Повез тебя в больницу — сам чуть жив.

Кругом весь мир казался мне зловещ

И грозен разбегавшийся простор

Лесов и сел, блеснувших предо мной

С обрыва желтого прибрежных гор.

Но скоро нежный полумрак лесной

Твое чело больное освежил…

Ужасно вспомнить несколько недель,

Которые я без тебя прожил,

Валясь, как труп, на праздную постель…

Ты возвращалась к жизни день за днем,

Тебя целил больничных стен покой.

Но грустен был твой взор, и что-то в нем

Чужое появилось. Будто прочь

Куда-то уплыла твоя душа,

И я ничем не мог тебе помочь,

Чужой тебе, тобой одной дыша.

Ты в эти дни читала много книг

И грезила о дальних островах,

О жизни в Лондоне… И я привык

К ребяческому лепету, но ах!

Как мучился я мыслью, что вернет

Тебе опять мучительная явь

Все тот же ряд лишений и забот.

Я чрез Хопер перебирался вплавь

И водяные рвал тебе цветы

У мельничной запруды, где глядел

На пеной окропленные мосты,

Под домом мельника раскинув кров,

Прекрасный тополь, а вдали гудел

Немолчный гул прилежных жерновов,

И мельник, белый от муки, как лунь,

Приветствовал меня издалека…

В лесу прохладный царствовал июнь,

И летние белели облака

Над тем селом, где был сокрыт мой клад.

И, не забудь, как грязный и босой

Я принести к ногам твоим был рад

Шиповник дикий, смоченный росой,

Издалека красневший на пути,

И, вспомнив все, всего меня прости.

Март 1922. Москва

«Одною тайной непонятной…»

Одною тайной непонятной

Порядок мира утвержден.

Над всем один лишь благодатный,

Уму неведомый закон.

Мир существует, заключенный

В цепях божественной судьбы,

И неподвижного закона

Мы все свободные рабы.

Ночь на Преображение Господне

Какая ночь! Фавор туманный

Залит сиянием луны,

И все полно какой-то странной

Необъяснимой тишины.

Шатер небес блестит звездами,

И над уснувшею страной

Фавор под лунными лучами

Как будто смотрит в мир иной.

Цветы курят благоуханья,

И этот чистый фимиам —

Земли владычицы дыханье,

К ночным стремится небесам.