Собрание стихотворений - [6]

Гранитным громом

                           грянуло с небес!

Весь небосвод в сверкании и в блеске!

И видел я, как вздрогнул Достоевский,

как тяжело ссутулился, исчез.

Не может быть,

                      что это был не он!

Как без него представить эти тени,

и странный свет,

                        и грязные ступени,

и гром, и стены с четырёх сторон?!

Я продолжаю верить в этот бред,

когда в своё притонное жилище

по коридору,

                  в страшной темнотище,

отдав поклон,

                    ведёт меня поэт…

Он, как матрос, которого томит

глухая жизнь в задворках и в угаре.

— Какие времена на свете, Гарри!..

— О! Времена неласковые, Смит…

В моей судьбе творились чудеса!

Но я клянусь

                  любою клятвой мира,

что и твоя освистанная лира

ещё свои поднимет паруса!

Ещё мужчины будущих времён,

(да будет воля их неустрашима!) —

разгонят мрак бездарного режима

для всех живых и подлинных имён!

…Ура, опять ребята ворвались!

Они ещё не сеют и не пашут.

Они кричат,

они руками машут!..

Они как будто только родились!

Они — сыны запутанных дорог…

И вот,

        стихи, написанные матом,

ласкают слух отчаянным ребятам,

хотя, конечно, всё это — порок!..

Поэт, как волк, напьётся натощак,

и неподвижно,

                     словно на портрете,

всё тяжелей сидит на табурете.

И все молчат, не двигаясь никак…

Он говорит,

                что мы — одних кровей,

и на меня указывает пальцем!

А мне неловко выглядеть страдальцем,

и я смеюсь,

                 чтоб выглядеть живей!

Но всё равно опутан я всерьёз

какой-то общей нервною системой:

случайный крик, раздавшись над богемой

доводит всех

                   до крика и до слез!

И всё торчит:

в дверях торчит сосед!

Торчат за ним

                     разбуженные тётки!

Торчат слова!

Торчит бутылка водки!

Торчит в окне таинственный рассвет.

Опять стекло оконное в дожде.

Опять удушьем тянет и ознобом…

…Когда толпа

                    потянется за гробом,

ведь кто-то скажет: "Он сгорел… в труде.'

Ленинград,

1-9 июля 1962

ВМЕСТО ПОСЛЕСЛОВИЯ

ЛЕСНОЙ ХУТОРОК (идиллия)

Я запомнил, как чудо,

          тот лесной хуторок.

Хутор — это не худо:

          это мир, не мирок!

Там, в избе деревянной,

          без претензий и льгот,

так, без газа, без ванной

          добрый Филя живёт.

Филя любит скотину,

          ест любую еду.

Филя ходит в долину,

          Филя дует в дуду!

Мир такой справедливый,

          даже нечего крыть…

— Филя, что молчаливый?

          — А о чём говорить?..

Ленинград,

1960

ЛИРИКА (1965 г.)

РОДНАЯ ДЕРЕВНЯ

Хотя проклинает проезжий

Дороги моих побережий,

Люблю я деревню Николу,

Где кончил начальную школу!

Бывает, что пылкий мальчишка

За гостем приезжим по следу

В дорогу торопится слишком:

— Я тоже отсюда уеду!

Среди удивленных девчонок

Храбрится, едва из пеленок:

— Ну что по провинции шляться?

В столицу пора отправляться!

Когда ж повзрослеет в столице,

Посмотрит на жизнь за границей,

Тогда он оценит Николу,

Где кончил начальную школу…

1964

* Загородил мою дорогу *

Загородил мою дорогу

Грузовика широкий зад.

И я подумал: "Слава Богу!

Село не то, что год назад!"

Теперь в полях везде машины,

И не видать худых кобыл.

И только вечный дух крушины

Всё так же горек и уныл.

И резко, словно в мегафоны,

О том, что склад забыт и пуст,

Уже не каркают вороны

На председательский картуз.

Идут, идут обозы в город

По всем дорогам без конца, —

Не слышно праздных разговоров,

Не видно праздного лица.

Ленинградская обл.,

пос. Невская Дубровка 1959

РУССКИЙ ОГОНЕК

Погружены

                в томительный мороз,

Вокруг меня снега оцепенели!

Оцепенели маленькие ели,

И было небо темное, без звезд.

Какая глушь! Я был один живой

Один живой в бескрайнем мертвом поле!

Вдруг тихий свет-пригрезившийся, что ли?

Мелькнул в пустыне, как сторожевой…

Я был совсем как снежный человек,

Входя в избу (последняя надежда!),

И услыхал, отряхивая снег:

— Вот печь для вас и теплая одежда… —

Потом хозяйка слушала меня,

Но в тусклом взгляде жизни было мало,

И, неподвижно сидя у огня,

Она совсем, казалось, задремала…

Как много желтых снимков на Руси

В такой простой и бережной оправе!

И вдруг открылся мне

И поразил

Сиротский смысл семейных фотографий!

Огнем, враждой

Земля полным-полна,

И близких всех душа не позабудет…

— Скажи, родимый, будет ли война?

И я сказал: — Наверное, не будет.

— Дай бог, дай бог…

Ведь всем не угодишь,

А от раздора пользы не прибудет… —

И вдруг опять:

— Не будет, говоришь?

— Нет, — говорю, — наверное, не будет!

— Дай бог, дай бог…

И долго на меня

Она смотрела, как глухонемая,

И, головы седой не поднимая,

Опять сидела тихо у огня.

Что снилось ей?

Весь этот белый свет,

Быть может, встал пред нею в то мгновенье?

Но я глухим бренчанием монет

Прервал ее старинные виденья…

— Господь с тобой! Мы денег не берем.

— Что ж, — говорю, — желаю вам здоровья!

За все добро расплатимся добром,

За всю любовь расплатимся любовью…

Спасибо, скромный русский огонек,

За то, что ты в предчувствии тревожном

Горишь для тех, кто в поле бездорожном

От всех друзей отчаянно далек,

За то, что, с доброй верою дружа,

Среди тревог великих и разбоя

Горишь, горишь, как добрая душа,

Горишь во мгле, и нет тебе покоя…

1964

СЕНОКОС

С утра носились,

Сенокосили,

Отсенокосили, пора!

В костер устало

Дров подбросили

И помолчали у костра.