Собрание стихотворений - [4]

Расточая несметные силы

На боренье праотчего зуда,

Обретешь ты их вновь у могилы,

Там где узришь воочию чудо.

Собери ж своей Воли зачатки

Для достойного плоти боренья, —

Будут вновь непорочны, и сладки,

И безмерны тебе откровенья.

ТРИЖДЫ-ЕДИНОЕ

Робкое, нежное, светлое, смотрит раскрытыми глазками,

Новью рожденное, тайной спаленное, женское.

В нем отражается, в нем зарождается, с песнями, с ласками

Все необычное, все гармоничное, все безгранично вселенское.

Ропотно-дерзкое, властное, сдвинуло брови сурово,

Давностью взрощено, былью упрощено, в гнете покоя

Тягостно спящее, злобно шипящее: «Рвутся покровы, —

«Я — неизменное, старше вселенной я», — это — надменно мужское.

Здесь, на прямом и едином пути,

В вечность вонзившем свои острия,

Верим: дано, суждено нам найти

Цельное, личное, трижды-единое «я».

ОН

Предназначенного людям

Он ни чем не изменил;

То чем были, то чем будем,

Он собой объединил.

И пока все гуще, гуще

Зарастал бестропный лес, –

Он, единый, присносущий,

Меж сплетенья не исчез.

К трепетанью на болоте

Вызвал жуткие огни,

И в закатной позолоте

Лег на сумрачные пни.

Меж побегов и наростов

Жизни тучной, молодой

Он казал огромный остов,

Ветхий, страшный и худой.

В час, когда вонзали совы

В гулкий воздух зычный крик, –

Кутал в плотные покровы

Заповеданный свой лик.

И когда к глухой опушке

Смертный путь привел косца, —

Подал окликом кукушки

Весть о близости конца.

Пир торжественный он справил

В треске лопнувших суков,

В день, как небо окровавил

Бой огнистых языков.

И расплавившись шипела

Дымножелтая смола,

И от пламенного теле

Тень безмерная легла.

А когда земля окрепла,

Знойный выдержав пожар,—

Он остался в слое пепла,

Неизбежный перегар.

ДОМА

Домов обтесанный гранит

Людских преданий не хранит.

На нем иные существа

Свои оставили слова.

В часы, когда снует толпа,

Их речь невнятная слепа,

И в повесть ветхих кирпичей

Не проникает взор ничей.

Но в сутках есть ужасный час,

Когда иное видит глаз.

Тогда на улице мертво.

Вот дом. Ты смотришь на него –

И вдруг он вспыхнет, озарен,

И ты проникнешь: это — он!

Застынет шаг, займется дух.

Но миг еще — и он потух.

Перед тобою прежний дом,

И было ль — верится с трудом.

Но если там же, в тот же час,

Твой ляжет путь еще хоть раз, —

Ты в лихорадке. Снова ждешь

Тобой испытанную дрожь.

ДВОЙНИК

Опять на улице на миг

Я этим был охвачен;

Я к тайне вновь душой приник,

Я в тайну вновь душой проник, —

И вновь был озадачен…

Что совершает мой двойник

Тот путь, что мне назначен.

Вначале я оцепенел,

В безумие повержен;

И я вневременным пьянел,

Далеко выйдя за предел,

Ничем земным не сдержан, —

Но тупо мой двойник глядел

И даже был рассержен.

Он продолжал идти и петь,

Размахивая тростью;

И он готовил злую плеть,

Чтоб с нею легче одолеть

Непрошенную гостью;

– И я, войдя в земную клеть,

Стал плотью, кровью, костью.

СМУЩЕНИЕ

Опять пришел он, над

тобой склонился,

Опять…

Андрей Белый.

«Я так тебя любил, что даже ангел строгий…»

Я так тебя любил, что даже ангел строгий,

Над скорбною землей поникнувший челом,

Благословил меня опущенным крылом

Пройти по сумраку сияющей дорогой.

Я так тебя любил, что Бог сказал: «Волшебным

Пройди, дитя, путем в творении моем;

Будь зачарован им, лобзайся с бытием,

И каждый день встречай мой мир псалмом хвалебным».

Но — я не знаю кто — в меня пустил стрелой,

Отравленной людским кощунственным проклятьем.

Но — я не знаю кто — сдавил меня объятьем,

Приблизивши ко мне свой лик истомно злой.

Но — я не знаю чей — запал мне в душу сев

Желанья жгучего порока и паденья.

Но — я не знаю чье — открылось мне виденье,

Слепительным огнем обманчиво зардев.

Я так тебя любил. Что думал пронести

Сосуд моей любви, столь хрупкий, невредимым

Среди кромешной тьмы, затканной алым дымом.

Я не сумел, не смог. Прости меня, прости!

«Слушай! В скорби оправданье бытия…»

Слушай! В скорби оправданье бытия.

Он сказал: Везде страданье, там где я.

Припадем к нему, не бойся; Бог с тобой

С ним неслыханное счастье и покой.

Черною ризою укройся, и в глухую ночь,

Ты приди, приди в ненастье на мое крыльцо;

Постучи рукою зыбкой, попроси помочь;

Если выйду – глянь с улыбкой в скорбное лицо.

Ты от века и до века мне родна;

Ты со мною, но иною мне дана.

Над иной, с тобою схожей, я поник,

Да прозрю в ней твой и Божий светлый лик.

«Милая, лента скамейки…»

Милая, лента скамейки

Пару деревьев связала;

В тень самородного зала

Мы подымались от речки…

Были там бледны и клейки

Листики робкой березы;

Там щеголяли стрекозы

Нежным узором насечки,

Легшим на легкие крыльца,

Будто случайная пыльца.

Милая, в мир мы вступали

Трудной дорогой направясь;

Светлая, чистая завязь

Наст, сочетала так рано;

В мире несметной печали,

В мире потерь непреложных –

Ждем мы свершений неложных,

Ждем мы разрыва тумана;

Он не случайною пылью

Лег на обмокшие крылья.

Сентябрь 1905.

ЭЛЕГИЯ («Был звон веселый и пасхальный…»)

Был звон веселый и пасхальный.

Стоял беспомощный апрель.

К тебе, по-своему печальной,

Я внес моих печалей хмель.

И два цветка ты приколола

На блузку сбоку на груди,

И вновь надежду поборола,

И вновь шепнула: уходи!

Ушел, опять надеждой светел,

В лице по-прежнему угрюм.

Я вновь на зов твой не ответил,

Как ты — на голос тайных дум.

Прошла к себе ты. Прячешь в спальной

Лицо в холодную постель.

Под ним веселый и пасхальный