Собрание стихотворений - [4]

Поедем в Царское Село!

Золотой

Целый день сырой осенний воздух

Я вдыхал в смятеньи и тоске.

Я хочу поужинать, и звезды

Золотые в темном кошельке!

И, дрожа от желтого тумана,

Я спустился в маленький подвал.

Я нигде такого ресторана

И такого сброда не видал!

Мелкие чиновники, японцы,

Теоретики чужой казны...

За прилавком щупает червонцы

Человек,-- и все они пьяны.

-- Будьте так любезны, разменяйте,-

Убедительно его прошу,-

Только мне бумажек не давайте -

Трехрублевок я не выношу!

Что мне делать с пьяною оравой?

Как попал сюда я, Боже мой?

Если я на то имею право,-

Разменяйте мне мой золотой!

1912

Лютеранин

Я на прогулке похороны встретил

Близ протестантской кирки, в воскресенье.

Рассеянный прохожий, я заметил

Тех прихожан суровое волненье.

Чужая речь не достигала слуха,

И только упряжь тонкая сияла,

Да мостовая праздничная глухо

Ленивые подковы отражала.

А в эластичном сумраке кареты,

Куда печаль забилась, лицемерка,

Без слов, без слез, скупая на приветы,

Осенних роз мелькнула бутоньерка.

Тянулись иностранцы лентой черной,

И шли пешком заплаканные дамы,

Румянец под вуалью, и упорно

Над ними кучер правил вдаль, упрямый.

Кто б ни был ты, покойный лютеранин,-

Тебя легко и просто хоронили.

Был взор слезой приличной затуманен,

И сдержанно колокола звонили.

И думал я: витийствовать не надо.

Мы не пророки, даже не предтечи,

Не любим рая, не боимся ада,

И в полдень матовый горим, как свечи.

1912

Айя-софия

Айя-София -- здесь остановиться

Судил Господь народам и царям!

Ведь купол твой, по слову очевидца,

Как на цепи, подвешен к небесам.

И всем векам -- пример Юстиниана,

Когда похитить для чужих богов

Позволила Эфесская Диана

Сто семь зеленых мраморных столбов.

Но что же думал твой строитель щедрый,

Когда, душой и помыслом высок,

Расположил апсиды и экседры,

Им указав на запад и восток?

Прекрасен храм, купающийся в мире,

И сорок окон -- света торжество;

На парусах, под куполом, четыре

Архангела прекраснее всего.

И мудрое сферическое зданье

Народы и века переживет,

И серафимов гулкое рыданье

Не покоробит темных позолот.

1912

Notre Dame

Где римский судия судил чужой народ -

Стоит базилика, и -- радостный и первый -

Как некогда Адам, распластывая нервы,

Играет мышцами крестовый легкий свод.

Но выдает себя снаружи тайный план,

Здесь позаботилась подпружных арок сила,

Чтоб масса грузная стены не сокрушила,

И свода дерзкого бездействует таран.

Стихийный лабиринт, непостижимый лес,

Души готической рассудочная пропасть,

Египетская мощь и христианства робость,

С тростинкой рядом -- дуб, и всюду царь -- отвес.

Но чем внимательней, твердыня Notre Dame,

Я изучал твои чудовищные ребра,-

Тем чаще думал я: из тяжести недоброй

И я когда-нибудь прекрасное создам...

1912

x x x

Мы напряженного молчанья не выносим -

Несовершенство душ обидно, наконец!

И в замешательстве уж объявился чтец,

И радостно его приветствовали: просим!

Я так и знал, кто здесь присутствовал незримо:

Кошмарный человек читает "Улялюм".

Значенье -- суета, и слово только шум,

Когда фонетика -- служанка серафима.

О доме Эшеров Эдгара пела арфа.

Безумный воду пил, очнулся и умолк.

Я был на улице. Свистел осенний шелк...

И горло греет шелк щекочущего шарфа...

1912 (1913?), 2 января 1937

Старик

Уже светло, поет сирена

В седьмом часу утра.

Старик, похожий на Верлэна,

Теперь твоя пора!

В глазах лукавый или детский

Зеленый огонек;

На шею нацепил турецкий

Узорчатый платок.

Он богохульствует, бормочет

Несвязные слова;

Он исповедываться хочет -

Но согрешить сперва.

Разочарованный рабочий

Иль огорченный мот -

А глаз, подбитый в недрах ночи,

Как радуга цветет.

А дома -- руганью крылатой,

От ярости бледна,

Встречает пьяного Сократа

Суровая жена!

1913, 1937

* Вариант СС2: добавлена предпоследней строфа:

Так, соблюдая день субботний,

Плетется он, когда

Глядит из каждой подворотни

Веселая беда;

Петербургские строфы

Н. Гумилеву

Над желтизной правительственных зданий

Кружилась долго мутная метель,

И правовед опять садится в сани,

Широким жестом запахнув шинель.

Зимуют пароходы. На припеке

Зажглось каюты толстое стекло.

Чудовищна, как броненосец в доке,-

Россия отдыхает тяжело.

А над Невой -- посольства полумира,

Адмиралтейство, солнце, тишина!

И государства жесткая порфира,

Как власяница грубая, бедна.

Тяжка обуза северного сноба -

Онегина старинная тоска;

На площади Сената -- вал сугроба,

Дымок костра и холодок штыка...

Черпали воду ялики, и чайки

Морские посещали склад пеньки,

Где, продавая сбитень или сайки,

Лишь оперные бродят мужики.

Летит в туман моторов вереница;

Самолюбивый, скромный пешеход -

Чудак Евгений -- бедности стыдится,

Бензин вдыхает и судьбу клянет!

Январь 1913, 1927

x x x

Hier stehe ich -- ich kann nicht anders...

"Здесь я стою -- я не могу иначе",

Не просветлеет темная гора -

И кряжистого Лютера незрячий

Витает дух над куполом Петра.

1913 (1915?)

x x x

...Дев полуночных отвага

И безумных звезд разбег,

Да привяжется бродяга,

Вымогая на ночлег.

Кто, скажите, мне сознанье

Виноградом замутит,

Если явь -- Петра созданье,

Медный Всадник и гранит?

Слышу с крепости сигналы,

Замечаю, как тепло.