Собрание стихотворений - [20]

Так вот бушлатник шершавую песню поет

В час, как полоской заря над острогом встает.

2 марта 1931

x x x

За гремучую доблесть грядущих веков,

За высокое племя людей,-

Я лишился и чаши на пире отцов,

И веселья, и чести своей.

Мне на плечи кидается век-волкодав,

Но не волк я по крови своей:

Запихай меня лучше, как шапку, в рукав

Жаркой шубы сибирских степей...

Чтоб не видеть ни труса, ни хлипкой грязцы,

Ни кровавых костей в колесе;

Чтоб сияли всю ночь голубые песцы

Мне в своей первобытной красе.

Уведи меня в ночь, где течет Енисей

И сосна до звезды достает,

Потому что не волк я по крови своей

И меня только равный убьет.

17 -- 18 марта 1931, конец 1935

x x x

Жил Александр Герцевич,

Еврейский музыкант,-

Он Шуберта наверчивал,

Как чистый бриллиант.

И всласть, с утра до вечера,

Заученную вхруст,

Одну сонату вечную

Играл он наизусть...

Что, Александр Герцевич,

На улице темно?

Брось, Александр Сердцевич,-

Чего там? Все равно!

Пускай там итальяночка,

Покуда снег хрустит,

На узеньких на саночках

За Шубертом летит:

Нам с музыкой-голубою

Не страшно умереть,

Там хоть вороньей шубою

На вешалке висеть...

Все, Александр Герцевич,

Заверчено давно.

Брось, Александр Скерцевич.

Чего там! Все равно!

27 марта 1931

x x x

Нет, не спрятаться мне от великой муры

За извозчичью спину -- Москву,

Я трамвайная вишенка страшной поры

И не знаю, зачем я живу.

Мы с тобою поедем на "А" и на "Б"

Посмотреть, кто скорее умрет,

А она то сжимается, как воробей,

То растет, как воздушный пирог.

И едва успевает грозить из угла -

Ты как хочешь, а я не рискну!

У кого под перчаткой не хватит тепла,

Чтоб объездить всю курву Москву.

Апрель 1931

Неправда

Я с дымящей лучиной вхожу

К шестипалой неправде в избу:

-- Дай-ка я на тебя погляжу,

Ведь лежать мне в сосновом гробу.

А она мне соленых грибков

Вынимает в горшке из-под нар,

А она из ребячьих пупков

Подает мне горячий отвар.

-- Захочу,-- говорит,-- дам еще...-

Ну, а я не дышу, сам не рад.

Шасть к порогу -- куда там -- в плечо

Уцепилась и тащит назад.

Вошь да глушь у нее, тишь да мша,-

Полуспаленка, полутюрьма...

-- Ничего, хороша, хороша...

Я и сам ведь такой же, кума.

4 апреля 1931

x x x

Я пью за военные астры, за все, чем корили меня,

За барскую шубу, за астму, за желчь петербургского дня.

За музыку сосен савойских, Полей Елисейских бензин,

За розу в кабине рольс-ройса и масло парижских картин.

Я пью за бискайские волны, за сливок альпийских кувшин,

За рыжую спесь англичанок и дальних колоний хинин.

Я пью, но еще не придумал -- из двух выбираю одно:

Веселое асти-спуманте иль папского замка вино.

11 апреля 1931

Рояль

Как парламент, жующий фронду,

Вяло дышит огромный зал -

Не идет Гора на Жиронду,

И не крепнет сословий вал.

Оскорбленный и оскорбитель,

Не звучит рояль-Голиаф -

Звуколюбец, душемутитель,

Мирабо фортепьянных прав.

Разве руки мои -- кувалды?

Десять пальцев -- мой табунок!

И вскочил, отряхая фалды,

Мастер Генрих -- конек-горбунок.

.............................

Чтобы в мире стало просторней,

Ради сложности мировой,

Не втирайте в клавиши корень

Сладковатой груши земной.

Чтоб смолою соната джина

Проступила из позвонков,

Нюренбергская есть пружина,

Выпрямляющая мертвецов.

16 апреля 1931

x x x

-- Нет, не мигрень,-- но подай карандашик ментоловый,-

Ни поволоки искусства, ни красок пространства веселого!

Жизнь начиналась в корыте картавою мокрою шопотью,

И продолжалась она керосиновой мягкою копотью.

Где-то на даче потом в лесном переплете шагреневом

Вдруг разгорелась она почему-то огромным пожаром сиреневым...

-- Нет, не мигрень, но подай карандашик ментоловый,-

Ни поволоки искусства, ни красок пространства веселого!

Дальше сквозь стекла цветные, сощурясь, мучительно вижу я:

Небо, как палица, грозное, земля, словно плешина, рыжая...

Дальше -- еще не припомню -- и дальше как будто оборвано:

Пахнет немного смолою да, кажется, тухлою ворванью...

-- Нет, не мигрень, но холод пространства бесполого,

Свист разрываемой марли да рокот гитары карболовой!

23 апреля 1931

x x x

Сохрани мою речь навсегда за привкус несчастья и дыма,

За смолу кругового терпенья, за совестный деготь труда.

Как вода в новгородских колодцах должна быть черна и сладима,

Чтобы в ней к Рождеству отразилась семью плавниками звезда.

И за это, отец мой, мой друг и помощник мой грубый,

Я -- непризнанный брат, отщепенец в народной семье,-

Обещаю построить такие дремучие срубы,

Чтобы в них татарва опускала князей на бадье.

Лишь бы только любили меня эти мерзлые плахи -

Как прицелясь на смерть городки зашибают в саду,-

Я за это всю жизнь прохожу хоть в железной рубахе

И для казни петровской в лесах топорище найду.

3 мая 1931

Канцона

Неужели я увижу завтра -

Слева сердце бьется, слава, бейся! -

Вас, банкиры горного ландшафта,

Вас, держатели могучих акций гнейса?

Там зрачок профессорский орлиный,-

Египтологи и нумизматы -

Это птицы сумрачно-хохлатые

С жестким мясом и широкою грудиной.

То Зевес подкручивает с толком

Золотыми пальцами краснодеревца

Замечательные луковицы-стекла -

Прозорливцу дар от псалмопевца.

Он глядит в бинокль прекрасный Цейса -

Дорогой подарок царь-Давида,-