Была ли швея довольна, что она делает всегда не то, что делает, а делает что-то за тем что делает и не для чего. Не подозревала. Не догадывалась, не додумалась до такой простой вещи. А теперь, что бы вы не делали все будет напрасно. Изобретение уже подано в палату искусств и ремесла и охранительное свидетельство взято во всех странах. Поэтому, как это ни просто, но если я сделаю что либо подобное, то конечно будете Вы протестовать и точно выиграете процесс. Должна буду покрыть все убытки и издержки. Но я готова рисковать, потому что знание не есть знание и никогда такого не узнаешь что узнаешь. Я еду к как вы ее называете и посмотрю.
Это невозможно. Зачем Ваш друг там, что Вашему другу нужно от как Вы ее называете. Ваш друг там. Ну хорошо. Но он не со скоморохом, а приехал не к Вам, а послал. Значит и Вы значит. Так же как я значит. До свиданья значит.
Женщины обменялись машинами и поехали в разнос по полям[4], испещренным толпами, одна к обелиску, другая к звездной площади[5]. Куда которая?
или двумя минутами позже встречи подруг, одна из которых была по профессии швеей, а другая не могла быть не названа лебядью, тот, которого первая очернила именем лицедея, как она думала, а вторая за ним это имя признала, как и не думала, подъезжал подъезжал и подъехал к одному из домов, выходящих окнами на реку и на железную башню за рекой. Лет ему было не много, но карниз кое где облупился и вокруг бритых губ лежали складки брюзги. Шляпа его была чуть чуть и трость и перчатки и прочие мелочи туалета. Сидел он в позе точно недостаточно привык и освоился ни с сиденьем своей коляски с окружением благородного города со своим собственным благородством и непринужденностью. Голова его недостаточно продолговатая поворачивалась нет нет чтобы осмотреть те или иные не встречавшиеся по дороге предметы.
Его сутень вскрывалась просто и без обиняков. Ясно было, когда этот муж дюж и встает и что. Состояние и молодость не покидали его. Он проводил время рассеянно и полу светски занимался спортом, но не слишком и не чересчур. Приметный, но лишенный необходимой непринужденности и не нарочно он был достаточно скромен и не достаточно заметен, чтобы быть заметным. Но его ум, которого у него нельзя было отнять, делал его душою общества и совершенно необходимым для его обихода. Он был настолько неотъемлемой принадлежностью этого общества, что становился еще более незаметным, хотя с уверенностью можно было сказать, что без него это общество перестало бы вовсе существовать. Народилась бы новая эпоха, новый период истории, который охранял последним этот незаметный молодой человек.
Если его искали читали знакомились изучали, то так как поступают с исповедью или завещанием. Этот человек был завещанием общества, которое должно было умереть вместе с ним и умереть не потому, что оно должно было умереть, а оттого, что оно перестало бы существовать с прекращением его существования. Его разговоры, остроты, беседы и замечания уяснились, хотя и не оценивались. С ним не считались.
На всех состязаниях он был судьей. На всех обедах — душой стола. На всех балах он руководил танцами. Он одевался никак, но это и было именно. И потому всегда наперекор это было так много, что только иностранцы и невежи могли недооценивать этого человека, потому что о нем мало писали и мало говорили. Ему было тридцать лет.
Женат он был не имеет значения с каких пор на женщине которой он во всем уступал — в разговорах в недоразумениях в славе в уме и в возрасте. Но присутствие этой мировой ученой под его кровлей только лишний раз подтверждало, что у лицедея был вкус. Оно лишний раз указывало на его умение маскироваться, чтобы не быть обличенным и разоблаченным, а к наготе его влекло опасение, что другие не захотят его оставить нагим. Он не посещал ни ее лабораторий, не следил за ее славой, но сознавал свое превосходство безо всяких оснований над этой женщиной, которая во всем превосходила его. Его жена была исключением. Тем хуже для нее. Его нельзя было назвать исключением. Но швея его назвала лицедеем. Его жену она обозвала умницей.
Итак он был у дома и прошел отвечая на людские поклоны над которыми кланявшиеся старались, и вошел в комнату, в которую он должен был войти. Перед ним был набитый дурак, разглядывавший в зеркале свои невероятные облачения. Перед ним но спиной к нему, стоял его ровесник и его креатура с локтями на весу и высоким затылком, любимец всех портных гордый щеголь, которым лицедей мог гордиться, потому что это он сделал этого человека дураком из полуумного беспутным из распутного недобрым из злого, на это он истратил много лет, чтобы заменить в нем все слова синонимами и сознавал, что этим совершил самый замечательный подвиг своего времени переливания из пустого в порожнее.
Много ли лет назад или нет и это не важно, а важно лишь, что он его встретил в одной из заводских контор, где щеголь исполнял мелкие обязанности недостойные оплаты. Отсутствие всяких качеств и всякой работоспособности вынудили лицедея отправить его секретарем к одному из своих друзей. Тот его кажется прогнал и он конечно исчез вовсе из поля зрения лицедея, пока не так давно он встретил его ставшего щеголем где то и когда то.
