Собрание сочинений в 4 томах. Том 2 - [40]

. Слышу, хозяин. Я знал.

Гвоздилин. А если бы не боялся, то тронул бы?

Абдула. Тронул бы.

Гвоздилин. Сукин сын.

Абдула. А сколько ты дашь?

Гвоздилин. Идиот, там золото, валюта. Выделю, не обману.

Абдула. Мне золота не надо. Червонцы купи.

Гвоздилин. Куплю. А этот… негодяй этот… Федька Дятлов, который искал расстрелять меня… неужели и он жив-здоров?

Абдула. Как раз жив.

Гвоздилин. Страсти какие! В моих апартаментах тоже проживает?

Абдула. Нет… не захотел. В своем углу один остался. Мать похоронил. Хороший человек есть.

Гвоздилин. Чего там хорошего? Убийца.

Абдула. На кого убийца, на кого нет.

Гвоздилин. Ну да, ясно, ты тоже ихнему богу молишься.

Абдула. Я не идейный стал… понимаешь? Дятлов — идейный, ты — идейный. А я ни туда ни сюда. Так себе. Сколько червонцев пообещаешь?

Гвоздилин. Погоди, каналья. Дай капиталом овладеть.

Входит Дятлов.

Абдула. Он идет.

Гвоздилин(в ужасе). Неужели Дятлов?

Абдула. Он.

Дятлов. Доброе утро, Абдула. (Всматривается в Гвоздилина). Вон кто… И ты приплюхал?

Гвоздилин. Что ж… вяжи.

Дятлов. Не трясись… не к лицу.

Гвоздилин. Ты меня на всю жизнь напугал.

Дятлов. Это неплохо. Однако приплюхал? Откуда?

Гвоздилин. Откуда же… из Крыму.

Дятлов. Не помогли ни Врангель, ни английские танки.

Гвоздилин. А куда мне было деваться? Ты ведь грозился меня прикончить.

Дятлов. Логично. И логично, что приплюхал.

Гвоздилин. Все документы в порядке. Явился под своей фамилией.

Дятлов. А кто говорит, что ты человек неумный? Никто не говорит.

Гвоздилин. А что ночью, так поезда все еще опаздывают.

Дятлов. Теперь уж не важно, днем ли, ночью… Ты, как говорится, на данном этапе фигура легальная, даже нужная.

Гвоздилин. В нэпачи записываешь… Зря, Дятлов, не пойду в нэпачи.

Дятлов. Интересно. Почему же?

Гвоздилин. Я не спекулянт, а капиталист.

Дятлов. Но капиталисты нэпом увлекаются, даже иностранные.

Гвоздилин. Афера это.

Дятлов. Но товары идут, торговля гремит.

Гвоздилин. Какая это торговля! Пир во время чумы, а не торговля. Я, да будет тебе известно, ваши газеты читаю и речи Ленина штудирую. Только дурачки могут радоваться тому, будто большевики на старое повернули. Ты можешь перемениться? Ни за что ты не можешь перемениться. А Ленин прямо говорит, что передышка для нового прыжка… Знаем мы эти прыжки. Натерпелись.

Дятлов. Ну хорошо. А программа?

Гвоздилин. Моя?

Дятлов. Да.

Гвоздилин. Тихо-мирно дожить век в родном уголке… если впустите.

Дятлов. Не верю.

Гвоздилин. Чему?

Дятлов. Что тихо-мирно.

Гвоздилин. Один в поле не воин.

Дятлов. Это логично. Но чем жить? Такие, как ты, долго живут. Или, может быть, ларцы в стенках замурованы?

Гвоздилин. Постукай по стенкам.

Дятлов. Черт их все обстукает… да и время не то. Ну, до свидания. Будем видеться. Ты все- таки настоящий классовый враг, с тобой интересно поговорить. И сочувствующим не прикидываешься, даже в нэп не идешь.

Гвоздилин. Это верно, Федор, ни ты мне, ни я тебе ничего хорошего в жизни не сделали.

Дятлов. Вот и обменялись комплиментами. (Абдуле). А ты что молчишь?

Абдула. Я не идейный… так себе.

Дятлов уходит.

Я тоже пойду, метелку возьму, пора улицу подметать. (Уходит.)

Гвоздилин. Свершилось предсказание ихнего «Интернационала». Дятлов — все, я — ничто. И стоит государство… Советы… Небылица, кошмар, но стоит.

Возвращается Абдула.

Абдула. Кажется, говоришь что?

Гвоздилин. Я говорю: ты улицу метешь, на площади постовой ходит, фонари с рассветом гаснут… Порядок, устойчивость. Прочность.

Абдула. Народ говорит что? Народ говорит: крепка Советская власть. А что? Правду говорит.

Затемнение

Сцена третья

Где-то вдали вверху господствуют мартеновские печи, а здесь просторное и несколько приукрашенное помещение красного уголка. Старина. Помимо плакатов двадцатых годов и лозунгов висит большая картина крайне левой живописи, изображающая рабочего. Кузьмич и Проня расстилают ковер-дорожку толстого красного сукна.

Кузьмич(обеспокоен и сердит). Тяни, Проня! Сказано было, что они к одиннадцати утра прибудут, а я с тобой и до двенадцати не управлюсь.

Проня(мирно). Махина какая этот ковер — ахнешь! Архиереям да разве что царям стелили такие богатства при старом мире.

Кузьмич(нервничает, упрашивает). Торопись же ты, Прошка, милый. Я весь в мыле, а он тары-бары разводит. Цари… архиереи… Ты их видал?

Проня(рад). Ну еще бы. Я в детстве был мальчик набожный, дрессированный, на клиросе воспевал: «Подай, господи, тебе, господи».

Кузьмич. Я говорю, царей видал?

Проня. Царей не приходилось. Сожалею. Никогда теперь не увидишь. Ну, смотри, Кузьмич, ровно-гладко идет, мое почтение!

Кузьмич. Наше счастье — управились, и еще время есть. (Огляделся.) А ведь важно это придумал Дермидонт Сухожилов. Он знает…

Проня. Что он знает! Ничего он не знает. Старый Дурак.

Кузьмич. Вот оно и пригодилось… «дурак»… Как же! Эти дураки заводское дело в России на ноги поставили. Одно слово — мастера.

Проня(в ужасе). Замолкни, Кузьмич, клянусь богом, он… Сам! Бородка… в кепке. Ленин! Вижу. Спешит сюда.

Кузьмич(огорчен до слез). И никто не встречает… а мы дорогу убирали, радовались. Все волнение — зря!

Входит Дятлов.

Дятлов(в изумлении и гневе). Кто придумал? Кто научил? Кто допер до этого безобразия?