Собрание сочинений, том 9 - [10]

«Вернувшись в Париж, лорд Каули заявил французскому императору, что дипломатические представители Англии при дворах северных государств получили официальную инструкцию, предписывающую приложить все усилия к тому, чтобы удержать северные державы от представления коллективной ноты английскому правительству, а в качестве основания для отказа от подобного шага выдвинуть то соображение, что английское правительство тем лучше сможет удовлетворить требование этих держав, чем больше будет поддерживаться в глазах всей Англии видимость того, что оно действует в этом вопросе независимо и по своей доброй воле…

Британский посол, лорд Каули, убеждал французского императора, что он может целиком довериться британскому кабинету, тем более что император мог бы всегда, по своему усмотрению, предпринять любой шаг, который он счел бы нужным в случае, если бы это доверие не оправдалось… Французский император согласился подвергнуть испытанию искренность британского кабинета, сохранив при этом за собой полную свободу действий на будущее, и теперь он пытается убедить другие державы последовать его примеру».

Вы видите, чего ожидают от «се eher Aberdeen» {«этого милого Абердина». Ред.}, как обычно называл его Луи-Филипп, и каковы те обещания, которые, должно быть, Абердин дал. За этими обещаниями теперь уже фактически последовали дела. На прошлой неделе английская полиция составила список проживающих в Лондоне эмигрантов с континента. Несколько сыщиков в штатском рыскали по площадям, улицам и домам и записывали приметы эмигрантов; они обращались большей частью к ближайшим трактирщикам, а в отдельных случаях под предлогом розыска преступников проникали даже в квартиры некоторых эмигрантов и рылись в их бумагах.

В то время как полиция на континенте тщетно охотится за Мадзини, а нюрнбергские власти приказали держать городские ворота на запоре для того, чтобы схватить его («никто еще не был повешен, не будучи пойман», гласит старая немецкая пословица), в то время, наконец, как английская пресса печатает множество сообщений относительно предполагаемого местопребывания Мадзини, — он вот уже несколько дней пребывает в Лондоне целым и невредимым.

Князь Меншиков, произведя смотр русским войскам, находящимся в Дунайских княжествах, и проинспектировав армию и флот в Севастополе, где по его приказанию были в его присутствии проведены маневры, заключавшиеся в посадке войск на суда и высадке их на берег, 28 февраля вступил в высшей степени театральным образом в Константинополь; его свита состояла из двенадцати лиц, включая адмирала, командующего русской эскадрой в Черном море {Корнилова В. А. Ред.}, одного дивизионного генерала {Непокойчицкого А. А. Ред.}, нескольких штабных офицеров и г-на Нессельроде-младшего в качестве секретаря посольства. Меншиков встретил со стороны греческого и русского населения такой прием, словно это был сам православный царь, прибывший в Царьград для того, чтобы вернуть его к истинной вере. Здесь, в Лондоне, а также в Париже, величайшую сенсацию вызвало известие, что князь Меншиков, не удовлетворившись отставкой Фуад-эфенди, потребовал, чтобы султан отказался в пользу русского императора не только от протектората над всеми христианами в Турции, но также и от права назначения греческого патриарха; что султан обратился за помощью к Англии и Франции; что полковник Роуз, британский поверенный в делах, спешно послал пароход «Уосп» на Мальту для того, чтобы. немедленно вызвать английский флот в Архипелаг, а русские суда бросили якорь в Килии, близ Дарданелл. Парижская газета «Moniteur»[5] сообщает, что французская эскадра в Тулоне получила приказ направиться в греческие воды. Адмирал Дандас, однако, все еще находится на Мальте. Из всего этого следует, что в Европе вновь поставлен в ordre du jour {порядок дня. Ред.} восточный вопрос, — факт, в котором нет ничего удивительного для людей, знакомых с историей.

Всякий раз, когда утихает на время революционный ураган, один и тот же вопрос непременно вновь всплывает на поверхность — это вечный «восточный вопрос». Так было, когда отшумели бури первой французской революции и после Тильзитского мира Наполеон и русский царь Александр поделили между собой всю континентальную Европу[6]; тогда Александр воспользовался наступившим на короткое время затишьем и двинул в Турцию армию, чтобы «протянуть руку помощи» тем силам, которые стремились разрушить изнутри эту клонящуюся к гибели империю. Некоторое время спустя, едва только Лайбахским и Веронским конгрессами были подавлены революционные движения в Западной Европе[7], Николай, преемник Александра, нанес новый удар Турции. Потом, через несколько лет, когда отзвучала июльская революция и сопровождавшие ее восстания в Польше, Италии и Бельгии, и Европа, в том виде, какой она приобрела в 1831 г., казалось, избавилась от внутренних потрясений, — восточный вопрос в 1840 г. вновь чуть было не втянул «великие державы» во всеобщую войну[8]. И ныне, когда пораженные близорукостью правящие пигмеи похваляются тем, что они якобы счастливо избавили Европу от опасностей анархии и революции, вновь выступает на сцену все тот же неразрешимый вопрос, все тот же неисчерпаемый источник затруднений: как быть с Турцией?