Собрание сочинений - Том 6 - [111]

Злополучная школа-интернат, омертвляющая детям мозги. А вот и сами дети: орут и сквернословят. Но, дорогой, драгоценный дом, дай-ка на тебя взгляну попристальнее!

Обошёл кругом. Вроде бы ничем не примечателен: бревенчатый, обшит досками, покрашен порыжелой охрой. Узор из пояска выпиловок дан намеком. Но окна светлые, господские. А если в этом доме и жил Нилус? Соберусь с мыслями, да припомню как было.

В воспоминаниях людей, гостивших у Нилу-сов в Валдае, дом как таковой не обрисован, описана усадьба. Но вот сцена грозы на Петра и Павла в 1916 году, когда всего один раз ударил гром, и этот удар расщепил грабили, прислонённые к растворённому окну, возле которого Сергей Александрович за столом вёл дневник. Посетитель, студент, удивлялся случаю, как это Нилус при таком близком ударе грозы остался цел. Скорее всего, в деревянном доме жила семья политэконома Георгиевского, коему после Соловьёвых принадлежала усадьба, и их постоялец с женой, а прислуга располагалась в каменных флигелях. Кто теперь скажет точнее? Обычно в деревянном доме господам жилось лучше, чем в каменном. И в нашем случае было, похоже, так же. Среди старинных фотографий, изображающих Валдай, соловьёвской усадьбы не отыскалось, хотя отсняты многие посадские дома.

В годы, когда здесь жил Нилус, через трехверстный пролив, отделяющий Иверский монастырь от Валдая, перевозили лодочницы; за соловьёвским поместьем и стояли (там и сейчас причал). Ровно к девяти утра поспевали к острову, под медный гул благовеста. Но мне к Иверскому придётся пробиваться окольным путем. И пойду пешком, потому что катер уже на приколе — зима на носу, никакие казённые автосредства туда странника не доставят. У валдайцев своих машин нет — живут на зарплату, и шоссе пустует. Да и воскресенье к тому же, люди попрятались в комнатах.

Всего от соловьёвской усадьбы до монастыря, ежели кружным путем пуститься, наберется 12 вёрст. Туда и обратно надо сходить засветло, а уж половина дня, считай, пропала. За пределы Валдая подкинул автобус, а там Бог даст и сам дойду.

Ходко иду, налегке. День-то какой благословенный: солнечный, тихий. По понтонному мосту преодолел самую узкую часть залива: Святой остров улегся клином, узкая его часть здесь. Чем глубже вхожу в лес, тем диковиннее обступают деревья. Иду краснолесьем — никогда не блекнущим ельником, с прямыми, стройными стволами и высоченной макушкой. Попадаются вековые, а то и двухвековые исполины. Следы недавнего ветровала там и сям. Огромные выворотни, в которых цепкие корни удерживают землю и навесу, глухо лежат разбитые дерева. Лесное крупнотравье — кипрей и папоротник попалены ночным морозом. Много камней, иные размеров внушительных.

Иду островом долго, всё-таки четыре версты. Но вот в хвойнике показался просвет. И чудо, право, какое чудо! Главы церквей, стены, собор; ещё прибавил шагу — весь монастырь предо мною. Чувствую, как внутренний восторг всего объял и, само собою, быстрее потянулся к Святым воротам… Достиг. Но заколочены они, и полинялая казённая надпись не пускает. Перекрестился, приподнял щеколду и по-свойски через калитку прошёл за ограду. Иверское детище преподобного Никона и издалека-то изумляет, а вблизи и вовсе монастырь неописуемо величествен. Прямо перед лицом — огромный Успенский собор, справа наместничьи покои, слева трапезная, а за спиной — братские келлии. Колокольня хоть и разобрана вполовину — без верхних ярусов, но и такой впечатляет; крепостные башни — их десять — прочно связали каменный кушак стен. Здесь творили молитву люди, здесь возрастали душой. А теперь запустение и воет ветер. Помолился под синим небом, сомкнутым с синей водой, и Нилуса помянул.

Официально тут база отдыха «Дар Валдая». Почтовый ящик владеет, может быть, тот самый военный завод, который отравил Святое озеро. Ни одного рыболова на воде нет. В городе рассказывали: озеро так замордовали, что рыба ловится без плавников. Отравители и развлекаются, загаживая твердыню духа.

Формально вроде бы монастырские строения «поставлены на консервацию». Но она длится четверть века, и зданиям выстоять не способствует. Нужна служба Богу живая, тогда бы и жизнь заиграла в полноте. Монастырь возделать можно, невозвратных утрат в строениях нет. Взять, допустим, братский корпус. Да, сейчас он разорён, и реставраторы могут погубить окончательно, ежели на десятилетие растянут восстановление. А был бы снят запрет с монастыря, отдали бы его в руки верующих71, и этот корпус и все, все хоромы, и собор, и даже колокольня сразу бы возродились! Никон строил монастырь три года, и мы б его тоже за три года вывели из запустения. Чтоб возносилась тут молитва Богу.

В самом широком месте остров всё же менее версты. Это как раз там, где Иверские стены. Вышел к озеру за монастырь: ходуном ходят лютые волны, сурово дует ветер, но красота благословенная, кажется, только тут и возможна. Чувствую, и уже ясно слышу, как возносится в голубое поднебесье Аллилуйя. Почто нас оставил, Боже!

Чтоб потруднее был путь, взял с собою старый, никоновский, кирпич: раскиданы у братского корпуса в отвалах да и везде по монастырю и даже на лесной дороге. Потяжелее лучше, чем пустому. Перекрестился — и в путь. Холодный ветер подгоняет. Но в ельнике потеплело. Пугала меня в гостинице дежурная: на острове вепри бродят, а то и «сам» догонит, мишатка. И баба изобразила вставшего на дыбки мишатку. Ей это легко было сделать, ведь сама-то вылитая медведица. Иду, припоминаю разговор тот. Улыбнулся, больно уж чудно баба медведицу представляла. Шёл до гостиницы около трех часов, ухрястался хорошенько; кирпич не сайка, пятнадцатифунтовый. Зато на душе тепло и чисто. В постижении святыни побеждается естества чин, укрепляется потребность в духовном делании. Помоги, Господи!