Собрание сочинений. Том 5. Наулака. Старая Англия - [52]

Тарвин дюйм за дюймом прокладывал себе путь сквозь густую толпу, ожидавшую процессию у лестницы храма. Он хотел только удостовериться, что ребенок здоров, хотел видеть, как он выйдет из храма. Оглянувшись, он увидел, что он единственный белый человек в толпе, и пожалел о своих разочарованных знакомцах, которые не находили удовольствия в странном зрелище, развертывавшемся перед его глазами.

Двери храма были заперты, и свет факелов отражался в их украшениях из слоновой кости и серебра. Где-то, невидимые глазу, стояли слоны. Тарвин слышал их громкое дыхание и рев, временами заглушавший жужжание толпы. Небольшой кавалерийский отряд, усталый и запыленный от дневных трудов, пытался очистить место перед храмом, но мог бы с таким же успехом пробовать разделить на две половины радугу. С крыш домов женщины бросали в толпу цветы, лакомства и окрашенный рис. Барды, еще не состоявшие на службе у государей, громко воспевали магараджу, его сына Кунвара, вице-короля, представителя главного губернатора, полковника Нолана и всякого, от кого можно было получить денег за восхваление. Один из бардов, узнав Тарвина, запел в его честь. «Он приехал из далекой страны, — говорилось в песне, — чтобы запрудить непокорную реку и наполнить страну золотом; его походка похожа на походку дромадера весной; взгляд ужасен, как взгляд слона; а красота такова, что сердца всех женщин Ратора превращаются в воду, когда он едет по дороге. В конце концов он вознаградит певца этой жалкой песни с несказанной щедростью, и его имя и слава будут жить в стране, пока знамя Гокраль-Ситаруна сохранит свои пять цветов или пока Наулака украшает шею раджей».

С раздирающим уши шумом раковин двери храма распахнулись внутрь, и голоса толпы замерли в испуганном шепоте. Руки Тарвина сильнее натянули поводья, и он нагнулся, пристально глядя вперед. Распахнувшиеся двери храма обрамляли четырехугольник полной тьмы, и к пронзительному звуку раковин прибавился бой бесчисленных барабанов. Волны фимиама, такого сильного, что Тарвин закашлялся, окутали безмолвную в данную минуту толпу.

В следующее мгновение магарадж Кунвар, один, без свиты, вышел из мрака и остановился при свете факелов, положив руку на эфес своей сабли. Лицо под тюрбаном, украшенным петлями из бриллиантов с изумрудной эгреткой, было совершенно бесцветно. Вокруг глаз виднелись пурпуровые круги; рот был полуоткрыт; но сострадание, которое почувствовал Тарвин к усталому ребенку, внезапно угасло. Он почувствовал биение сердца, потому что на груди магараджа Кунвара, на его золотой парчовой одежде лежала Наулака.

На этот раз вопросы были излишни. Не Тарвин видел ожерелье, а, казалось, большие, глубокие глаза Наулаки смотрели на Тарвина. Ожерелье блестело темно-красным цветом рубина, горячим зеленым цветом изумруда, холодной синевой сапфира и белым, ярким сиянием алмаза. Но блеск всех этих камней тускнел перед чудным сиянием камня, лежавшего над большим резным изумрудом в центральной пряжке. То был черный бриллиант — черный, как смола адского озера, и освещенный изнутри огнями ада.

Драгоценная вещь лежала на плечах мальчика, словно пламенное ярмо. Она блестела ярче индийских звезд на небе, превращала колеблющиеся факелы в темно-желтые пятна и высасывала блеск из золотой парчи, на которой красовалась.

Не было времени на то, чтобы подумать, оценить, еле хватило мгновения, чтобы осознать явление, потому что снова раздался печальный звук раковин, магарадж Кунвар снова окунулся во мрак и дверь храма захлопнулась.

XIV

От оспы и дурного глаза, разорительного свадебного празднества и доброты моей сожительницы да сохранят боги моего сына.

Индусская пословица

Тарвин отправился на банкет с пылающим лицом и пересохшим языком. Он видел его. Оно существует. Это не миф. И он хочет иметь его; он возьмет его с собой. Миссис Мьютри повесит его на свою скульптурную шею, такую красивую, когда обладательница ее смеется, а «Три С.» будут проведены в Топаз. Он явится спасителем своего города; молодые люди в его городе выпрягут из экипажа лошадей и сами повезут его по Пенсильванской аллее; а городские облигации будут очень дорого стоить в Топазе на будущий год.

Это стоило ожиданий, стоило устройства плотин на ста реках, столетия игры в пачиси и тысячи миль путешествия в повозке. Осушая стакан за здоровье магараджа Кунвара во время банкета, он возобновил про себя клятву добиться своего, хотя бы на это ушло все лето. Его уверенность в успехе поколебалась за последнее время и вынесла много испытаний, но теперь, когда он увидел цель своих устремлений, он считал, что ожерелье уже в его руках, так же, как в Топазе он рассуждал, что Кэт должна быть его, так как он любит ее.

На следующее утро он проснулся со смутным сознанием, что стоит на пороге каких-то важных событий; а потом, сидя в ванне, удивлялся, откуда у него появилась вчера вечером такая уверенность и радость. Конечно, он видел Наулаку. Но двери храма закрылись за этим видением. Он спрашивал себя, действительно ли существовали храм и ожерелье, и в удивлении и волнении, только тогда, когда прошел половину пути к городу, заметил, что ушел с постоялого двора. Однако, придя в себя, он тотчас же сообразил, куда идет и почему. Если он видел Наулаку, то должен ломнить о ней. Ожерелье исчезло в храме. Значит, он должен идти в храм.