Собрание сочинений. Том 5. Наулака. Старая Англия - [108]

— Никакого предательства нет, — ответил Футе, — уходи, — и мальчик повернулся к двери, все еще не вполне очнувшись от сна. Джехан за руку отвел его в большой зал.

— Твой единственный сын? — сказал де Аквила. — Зачем ты взял с собой ребенка?

— Он мой наследник. Я побоялся доверить его брату, — ответил Фук, и в эту минуту ему стало стыдно. Де Аквила ничего не сказал. Он сидел и обеими руками как бы взвешивал винный кубок: вот так. Через несколько секунд Фук тронул его за колено.

— Устрой так, чтобы мальчик мог бежать в Нормандию, — попросил он, — а со мной поступи, как тебе угодно. Да, повесь меня завтра, прикрепив мое письмо к моей шее, только отпусти мальчишку.

— Молчи, — проговорил де Аквила. — Я думаю об Англии. Мы безмолвно ждали решения лорда Певнсея; по лбу Фука струился пот.

Наконец де Аквила сказал:

— Я слишком стар, чтобы судить кого-нибудь или доверять кому-нибудь. Я не желаю захватить твои земли, как ты желал завладеть моими, и лучше ли ты или хуже, чем другой вор, пусть решит твой король. Поэтому возвращайся к своему королю, Фук.

— И ты не скажешь ничего о том, что произошло? — спросил Фук.

— Ну, зачем стал бы я об этом рассказывать? Твой сын останется со мною. Если король опять прикажет мне оставить Певнсей, который я должен охранять от врагов Англии, если король вышлет против меня своих воинов, как против изменника, или если я узнаю, что король, лежа в своей постели, задумывает зло против меня или моих двоих рыцарей, твой сын будет повешен вот из этого окна, Фук.

— Да ведь все это не касалось сына Фука, — возразила пораженная Уна.

— Разве мы могли повесить Фука? — сказал сэр Ричард. — Он был нам нужен для примирения с королем. Ради мальчика он предал бы половину Англии. В этом мы были уверены.

— Я не понимаю, — сказала Уна. — Но я нахожу, что это было просто ужасно.

— Фук не нашел этого. Он остался доволен.

— Как? Доволен, что его сына убьют?

— Нет; де Аквила показал ему, каким путем он может спасти жизнь мальчика и сохранить свои собственные владения и почести. «Я сделаю это, — сказал он. — Клянусь, сделаю. Я скажу королю, что ты не изменник, напротив, что ты лучше, храбрее, совершеннее всех нас. Да, я тебя спасу».

Де Аквила все еще смотрел в свой кубок, наклоняя его то в одну, то в другую сторону.

— Я думал, — сказал он, — если бы у меня был сын, я спас бы его. Только, пожалуйста, не рассказывай мне, как ты собираешься действовать.

— Хорошо, хорошо, — ответил Фук, мудро покачивая своей лысой головой. — Это моя тайна. Но будь спокоен, де Аквила, ни один волос не упадет с твоей головы, ни одна былинка на твоей земле не пострадает. — И он улыбнулся, точно человек, задумавший великое, хорошее дело.

— С этих пор, — произнес де Аквила, — советую тебе служить одному господину, а не двоим.

— Как? — возразил Фук. — Неужели я не могу служить честным посредником между двумя сторонами в наши смутные времена?

— Служи или Роберту, или королю: Англии или Нормандии, — продолжал де Аквила. — Мне все равно, что ты выберешь, но теперь здесь же прими решение.

— В таком случае, я выбираю короля, — сказал Фук, — я вижу, ему служат лучше, чем Роберту. Поклясться?

— Незачем, — ответил де Аквила и положил руку на исписанный Жильбером пергамент. — Часть наказания моего Жильбера будет состоять в обязанности начисто переписать интересную историю твоей жизни — десять, двадцать, может быть, сто раз. Как ты думаешь, сколько голов скота дал бы за этот рассказ турский епископ? А твой брат? А монахи Блуа? Менестрели превратят рассказ в песни, и твои собственные саксонские рабы станут распевать их, склоняясь над плугами, а также и воины, проезжая через твои нормандские города. Отсюда и до Рима, Фук, люди будут хохотать над этой историей и над тем, как ты рассказывал ее, вися в колодце, точно утопленный щенок. Так я накажу тебя, если узнаю, что ты ведешь двойную игру относительно твоего короля. До поры до времени пергамента останутся вместе с твоим сыном в Певнсее. Сына я верну тебе, когда ты примиришь меня с королем. Пергамента же никогда не попадут в твои руки.

Фук закрыл лицо и застонал.

— Святители! — со смехом заметил де Аквила. — Жестоко ранит перо. Своим мечом я никогда не заставил бы тебя стонать.

— Но пока я не разгневаю тебя, моя история останется тайной? — спросил Фук.

— Именно. А это тебя успокаивает, Фук? — проговорил де Аквила.

— Какое же другое успокоение оставили вы мне? — спросил он и вдруг заплакал безнадежно, как ребенок, прижав лицо к своим коленям.

— Бедный Фук! — сказала Уна.

— Я тоже пожалел его, — сказал сэр Ричард.

— А вот тебе в утешение! — сказал де Аквила и бросил Фуку три слитка золота, которые он вынул из нашего маленького ящика подле кровати.

— Знай я о золоте раньше, — произнес Фук, задыхаясь, — я ни за что не поднял бы руки на Певнсей. Только недостаток в этом желтом веществе заставил меня действовать так неудачно.

Светало. В большом зале, внизу, зашевелились люди. Мы отправили вниз кольчугу Фука, велев ее вычистить, и, когда он в полдень уезжал под своими собственными знаменами и под знаменем короля, этот рыцарь казался великолепным и величавым. Он пригладил свою длинную бороду, подозвал своего сына и поцеловал его. Де Аквила проводил Фука верхом до новой мельницы. Прошедшая ночь казалась нам сном.