Собрание сочинений. Том 4 - [72]

— А работать! — отозвался Виктор. — Раньше рубали мы уголь по-комсомольски, теперь по-партийному надо рубать.

— Ас учебой как? Не поедем?

— С учебой успеется.

— Тогда давай хоть в вечерний техникум запишемся.

— Ну, давай! — не раздумывая, согласился Виктор.

Он согласился только потому, что этого Андрей хотел. А сам он в те поры и не собирался стать инженером или техником. Зачем? Ему и в забое хорошо. И с каждым днем все веселей и лучше. Однако, подчиняясь Андрею, он стал ходить по вечерам в техникум. Сперва скучал, потом привык. Но жил он, всей душой жил только в своем уступе.

За эти пять лет на «Крутой Марии» прожил он большую забойщицкую жизнь. Доводилось ему рубать уголек и крепкий, и мягкий, и «фиялку», как называют шахтеры мокрый, тяжелый пласт. Работал он и на аршинной «Аршинке», и на «Девятке», и на твердом «Алмазе», и на капризной, словно танцующей «Мазурке», и на хитром, увертливом «Никаноре», и на «Куцем» пласту, и на «Соленом», и на «Вонючем», прозванном так оттого, что тут уголь едко пахнет сероводородом, и на «Известнячке», где кровля хорошая, прочная, и шахтеры там работать любят, и на «Берале», где кровля слабая... Сколько километров прошел он со своим отбойным молотком за эти пять лет под землей? Сколько тысяч тонн угля выдал на гора?

В лето 1935 года он работал на новом горизонте 640, в третьей восточной лаве, у дяди Прокопа...

5

Паша Степанчиков, ученик Виктора, любил хвалиться перед ребятишками своей улицы.

— Вы хоть знаете, ребята, у кого я работаю? У самого Абросимова, Виктора Федоровича. От як! А вы знаете, как дядя Виктор уголь рубает? Як Буденный шашкой! А знаете, какой у него кулак! A-а! У него кулак — могила, смертью пахнет. Его на шахте все боятся, а он никого, даже Деда... От у кого я работаю!

В уступе он влюбленными глазами следил за работой своего учителя.

— Ой. дядя Виктор! — восхищенно шептал он.-— Он, як же ж вы здорово уголь рубаете!.. От я видел в цирке, как там на рапирах бились, — так куды там, у вас красивше!

Виктор слышал это и усмехался. Он любил, когда люди его хвалили, даже если это и Паша Степанчиков. Он и сам чуял в себе сейчас богатырские силы. Вот сбылось: размахнулся — улица, повернулся — переулочек. Когда-то он мог только мечтать об атом. Сейчас он легко давал две нормы в упряжку. Он бы мог давать и больше, с досадой подумал он, если б было где развернуться. Ему уже стало тесно в этом карликовом уступе. Что ему жалкие восемь метров? Вот и до полудня еще далеко, а он уже прошел их, дальше идти некуда. Ну что, Пашка? — сказал он, выключая молоток. — Конец свадьбе? — Он посмотрел, как летели вниз последние глыбы угля, потом заложил руки за голову, потянулся всем телом и сказал уже скучным голосом:

— Ну давай крепить, что ли.

Крепить он не любил. Он считал это не забойщицким, а подсобным, плотничьим делом. Какого черта должен он подбивать колышки под кровлю? И молоток полсмены лежит без дела.

Он сказал вдруг неожиданно для самого себя:

— Я б один мог пройти всю лаву...

Он сказал это сгоряча, со злости, оттого, что хмельно бродила в нем неистраченная забойщицкая удаль. Но увидел тень сомнения на лице своего верного ученика и нахмурился.

— Ты что, Пашка, не веришь? — грозно спросил он.

Пашка не верил. Он во все поверил бы, в любой подвиг своего героя, даже самый фантастический. Поверил бы в то, что дядя Виктор один, левой рукой раскидал в драке целую сотню шахтеров. Поверил бы, что в дальних выработках, куда Пашка Степанчиков и нос сунуть боится, дядя Виктор встретил самого Шубина и в единоборстве победил его. В любую сказку, в любую небывальщину свято поверил бы бедный Пашка Степанчиков. Но он был шахтерский мальчонка, внук и сын шахтера, и он не мог поверить в то, что дядя Виктор — даже дядя Виктор! — один за смену пройдет всю лаву — восемьдесят метров.

Он смущенно залепетал:

— Ой, дядя Виктор!.. Так это ж никак невозможно такое подобное... Вы як хочете...

— Ладно! — строго остановил его Виктор. — Крепи давай! — Сейчас он снова был весь в работе.

Еще два часа оставалось до конца смены, а Виктору больше нечего было делать в уступе.

— Ну, Пашка, — сказал он, усмехнувшись, — твое счастье, что попал ты к такому забойщику, как я. Можешь теперь свободно ехать на-гора да гулять, — твое счастье. А я к Андрею заверну.

Он собрал инструменты, сложил их в сумку и пополз в уступ к Андрею. Тот еще крепил. Виктор молча лег в сторонке, прямо на уголь. Отчего вдруг стало ему так невесело? Скучно, что ли?

Тихо потюкивал топорик — это Андрей подбивал обаполы под нависший корж. Андрей тоже скоро кончит урок, и тогда уж им обоим нечего будет делать в лаве. Придется ехать на-гора. Ну что ж, это хорошо, в бане толкотни не будет. Они свой дневной урок выполнили. С честью. Перевыполнили даже. Не стыдно людям в глаза глядеть... А выехать на-гора почему-то стыдно!

«Да мы-то тут при чем? — словно оправдываясь перед кем-то, подумал Виктор. — Вы нам ходу дайте, ходу!»

Он лег на спину и широко разбросал руки. Хорошо! Что ни говори, хорошо! Уголь прохладный, влажный, можно вообразить, что лежишь ночью в степи на сырой траве или на мокром песке у Псла... И тогда кровля над головой представится тебе темным-темным небом, а свет шахтерской лампочки, зацепленной за обапол — светом далекой звезды. Когда-нибудь люди будут летать на звезды! Если б Виктор попал в летчики, он обязательно определился бы в межпланетную авиацию. Такой нет еще? Ну, будет! А сейчас ему, как шахтеру, больше пристало стремиться не ввысь, а вглубь. Хорошо б пробить такую шахту, чтоб до самого центра земли!.. Говорят, там одна расплавленная лава. Интересно... Когда-нибудь люди всего достигнут: и звезд, и центра земли, и полного счастья. Это будет, вероятно, уже при мировом коммунизме. «Интересно, чи доживем мы с Андреем до этого? Ну хоть не до всемирного, а до первоначального?»