Собрание сочинений. Том 4 - [32]

— Дай ему бог здоровья и многие годы!.. — сказал, подымая свою рюмку, Макар Васильевич. — Он ведь тоже, как и мы, грешные, не любил выпить. Живой он еще?

— А что ему делается! Он всех переживет! Большой сейчас человек по углю.

— А чудак! — засмеялся Макар Васильевич. — Помню, объявился он в двадцать первом году на шахте и сейчас же шахтеров собрал. «Ну вот, говорит, барбосы, я теперь ваш красный директор шахты». Ну, все смеются, конечно. Чудно! Егорку-то все знали. Наш. Здешний.

— По первоначалу некоторым действительно в удивление было: свой шахтер — и вдруг директор! А тут как раз Егор себе выезд завел. Вы фаэтон-то его помните, папаша?

— Как же! — захохотал тот. — Пара вороных. И кучер с бородою.

— Да-а! — заблестев глазами, продолжал Прокоп Максимович. — Ну, шахтеры и говорят: забурел наш Егорка. Совсем буржуй стал. Дошло и до него. «Ладно, — говорит он, — покажу я вам фаэтон!» А тогда такой порядок был: деньги для получки в городе получали, а ехать за ними обязательно должен был сам директор с кассиром. Вот пришло время получки, берет Егор Трофимович кассира, — старичок у нас был кассир, вскоре помер, — да и отправляется с ним в город... пешком. Да, пешком! — воскликнул он и засмеялся. — Ну, день проходит, второй. Ни Егора, ни получки. Стали наведываться в контору шахтеры. «Где Егор?» — «В город пошел». — «Как пошел? У него фаэтон есть». — «Нет, не знаю, — говорит бухгалтер, — пешком с кассиром пошли». — Прокоп Максимович сделал паузу, как опытный рассказчик. — Две недели он так-то ходил, все его ждали! — с эффектом сказал он. — Нашел себе в городе дело, не иначе! Наконец, является. Ну, все к нему. «Ты что же так долго, Егор?» — «А не ближний свет, отвечает, пешком — двадцать верст». — «Да ты б на фаэтоне поехал!» — «Нет, говорит, ну его с фаэтоном-то! Еще забуреешь. Я, говорит, теперь всегда пешком буду». Ну, тут уж все взмолились: «Да мы тебе, говорят, черт, сложимся, аэроплан купим, только не томи ты нас!» — «А! — говорит. — Поняли, зачем директору фаэтон нужен?!»

Все расхохотались.

— Чудак был! — нежно повторил Макар Васильевич. — А простой, свойский. Уж он со всяким шахтером и водку выпьет и в кумовья пойдет. А на работе — не-ет, на работе он волк. Боялись его. Да и то сказать — шахту он знал так, как другой инженер не знает.

— А как бастовали-то, помнишь? — вдруг сказал Иван. Видно, воспоминания разворошили и его. Он словно оттаял.

— А-a! — засмеялся Прокоп Максимович. — Было и это. Как же! Забастовали, догадались. Вы, ребята, — неожиданно обратился он к Андрею, — небось и забастовки-то никогда не видели?

— Нет... где же?

— Да. И не увидите теперь! Разве что за границей! А мы до семнадцатого бастовали часто. Как же! Да-а... А тут, в двадцать втором, наши забастовать догадались. При своей-то власти! Уж не помню, чего требовали. Конечно, трудно тогда было. Разруха. А ни хлеба, а ни картошки... Вот и забастовали. Собрались у конторы, сидят, на солнышке греются, а в шахту не идут. И коноводом у них — Кваша, вредный такой был старик! Ну, мы, значит, всей ячейкой пришли к ним: объясняем, уговариваем, срамим. Ничего не действует! Да и сами-то мы, по тем порам, малограмотными были. Больше на совесть напирали. А Егора Трофимовича нет! Он в городе по делам. Вот беда какая.

Он посмотрел на ребят, потом усмехнулся.

— Наконец, приехал Егор. Докладывают ему: так и так, мол, — забастовка. «Ладно! — говорит. — Я сейчас сам к ним приду!» Ну, выходят, значит, ребята к забастовщикам, объявляют: не расходитесь, мол, подождите, сейчас с вами разговор будет. «А что, — спрашивает Кваша, — Егор, что ль, приехал?» — «Приехал. Сейчас сам придет». Постоял-постоял Кваша, в затылке почесал, потом говорит своим: «А ну, давай-ка лучше в шахту, ребята! Егор приехал. Что с ним, с чертом, связываться!» Ну, Егор Трофимович на крыльцо вышел, а забастовщиков нет. Все уж в шахте работают!

— Боялись его! — сказал Макар Васильевич. — Не власти его боялись, а личности. И языка тоже! Ух, и язык был — нож! А сам он, сам — никого не боялся.

— А меня боялся! — сказала вдруг Евдокия Петровна.

— Да-а! — удивленно подтвердил, подумав. Макар Васильевич. — Ее, верно, боялся.

— И сейчас боится! — прибавила Евдокия Петровна и засмеялась.

Андрей посмотрел на нее с уважением и некоторой робостью: он ее уже тоже боялся. Боялся, а чувствовал: случись беда, горе, к ней надо идти за советом, будто в ней одной — вся мудрость житейская и вся правда шахтерская: она худое не присоветует.

Она сидела за этим столом, как патриарх, прямая, молчаливая, строгая: ей семьдесят пять лет: самой старой донецкой шахте меньше. Она пришла с отцом сюда в степь, когда тут ничего не было, волки бегали. Сколько же всякого — и красивого, и худого, а больше всего горького и страшного — видели ее мудрые, приметливые глаза?

Вот сидит она сейчас за этим столом, строгая, но ласковая, гордая своими детьми и внуками. Слушает ли она, о чем дети шумят? Или о своем думает? О чем?

Ему захотелось вдруг встать перед ней на колени, тихо попросить: благословите, бабушка, на шахтерскую жизнь! Теперь твердо знал он, что шахтером станет.