Собрание сочинений. Том 4 - [164]

Все в герое импонировало ему: властность Абросимова, его умение командовать людьми, его решительность, его крутой нрав, даже его грубость, которую для себя Вячеслав тут же наименовал мужественностью, — всего этого в самом Беловеже ни капли не было, несмотря на его густую бороду и гигантский рост. После этой встречи герой стал кумиром.

Для мечтательного Беловежи ничего не стоило создать из Виктора живой идеал горняка. Ведь Абросимов не только учился, он и сам уголь рубал! Да, он был простым шахтером, а стал управляющим трестом. Не каждому же выпускнику дают сразу трест. Значит, Виктор — человек особенный! Он сумел прославиться, рубая уголь, — одни среди миллиона шахтеров. Какая же слава ждет его теперь? Это даже предсказать трудно... И скромный Беловежа только об одном и мечтал сейчас: стать верным оруженосцем при этом славном рыцаре.

Указания, которые дал ему на первом совещании управляющий трестом, немедленно стали для Беловежи законом. Он старательно записал их в свою ученическую тетрадь. Вернувшись на шахту, он рьяно начал их выполнять. Подражая Виктору, он даже прикрикнул несколько раз на нерасторопных и ленивых десятников и при этом не смутился, не покраснел! Он взялся за продвигание штреков так горячо, что даже проходчики изумились — такого они еще не видывали! Он вложил в эти штреки всю свою душу. Ведь сам Абросимов указал на них как на главное звено.

С добычей на шахте между тем стало еще хуже, чем было. Но и это не привело Беловежу в панику. Главное — штреки! Главное — навести порядок в шахте! И он наладил этот порядок с такой любовью, словно готовил гнездышко для новобрачных. При этом он втайне мечтал: вот заглянет на шахту Виктор, посмотрит и — может быть — похвалит. Он этой встречи нетерпеливо

Но Абросимов приехал, посмотрел и — ничего не сказал. А когда выехали на-гора, свирепо напустился на бедного Беловежу:

— А добычь? Добычь где?

— Вот наведем порядок... — пролепетал Беловежа. — И тогда...

— Порядок? А что мне в твоем порядке? — взревел управляющий. — Мы не милиционеры, мы — горняки. Мы не порядок должны на улицах наводить, а уголь давать. Где уголь?

Беловежа только руками испуганно развел. Он был совершенно сбит с толку.

— А вот я научу тебя, как уголь брать! — внезапно успокоившись, сказал Виктор. — Садись! — и он откровенно выложил, каких мер от него ждет: штурма, натиска!

Что-то тревожно екнуло в эту минуту в инженерской душе Беловежи, на секунду явилось даже сомнение. Но он тут же и подавил его. Кумир не может быть не прав. Он знает, что делает.

И он преданными, влюбленными глазами посмотрел на Виктора. За ним он готов был и в огонь и в воду.

Виктор заметил эту влюбленность и — оценил ее. Они расстались друзьями.

Скоро Беловежа сделался ему необходим, как и Посвитный. В минуты тревожных сомнений и треволнений, — а они все-таки случались у Виктора, и даже еще чаще, чем прежде, — он приезжал то к одному, то к другому на шахту. И Посвитный тотчас же угощал его тонким букетом льстивых слов, ахал, пророчил, ворожил... А Беловежа не говорил ничего. Он только смотрел на Виктора восхищенно и преданно. И Виктор возвращался к себе в трест успокоенным.

— Ничего-о! — говорил он себе в эти минуты. — Ничего-о!.. Победителей не судят! А я, — я должен победить!..

11

Наконец, суточные сводки начали улыбаться Виктору.

Ежедневно и уверенно выполняли план Светличный и Ангелов. Из кожи лезли вон Посвитный и Беловежа. Глядя на них, смекнул обстановку и Шумилов, дал сто процентов и он. Только Горовой упрямо держался своей линии; казалось, он даже гордился тем, что не выполняет плана, не идет на фокусы. И в хвосте всех уныло плелся Голубев.

Этот Голубев долго оставался загадкой для Виктора.

— Черт его знает! — злился управляющий. — Круглый он какой-то — не ущипнешь!

Действительно, Голубева ничто не могло растормошить или встревожить — ни упреки, ни угрозы, ни выговоры. Он только добродушно-виновато улыбался в ответ да покорно складывал на животе пухлые пальцы, — это была его любимая поза. Мол, воля ваша, — делайте со мной, что хотите!

Этого безобидного толстяка с рыхлым, добрым, бабьим лицом было и невозможно и бесполезно ругать: все тотчас же и скатывалось с него, как с жирного гуся вода.

— Да когда же ты план будешь выполнять? — в отчаянии спрашивал его Абросимов.

— А скоро, скоро! — неизменно отвечал Голубев; он был щедр на обещания и посулы — они ему ничего не стоили. — Вот увидите: скоро сяду на план.

— Сядешь? — взрывался Виктор. — Ляжешь ты на план — это возможно! Окончательно ляжешь, этого от тебя еще можно ждать...

Существовало три ходячих выражения, образно, но совершенно точно характеризующих состояние дел: «сидеть на плане»», «стоять на плане» и «лежать на плане».

«Лежать на плане» — было выражение насмешливое. Оно означало долгое, хроническое прозябание на мертвой точке, без всякого просвета впереди...

«Стоять на плане» — это уже лучше. Это значит с превеликими усилиями вскарабкаться на пик плана и стоять там, судорожно балансируя: может, устоишь, а может, и опять свалишься в пропасть.

«Сидеть на плане» — это твердо сидеть в седле.