как это сделали Уэст, Мальтус и Рикардо.
Во-вторых, этот взгляд остался не
«почти», а
«совершенно» незамеченным.
В-третьих, он был мимоходом высказан впервые в сочинении, которое
специально вращалось
только вокруг значительно развившейся к 1777 г. противоположности интересов промышленников и лендлордов, «касалось» только этой практической борьбы интересов, но совсем «не касалось» общей [500] теории политической экономии.
В-четвертых, в 1815 г. теория эта проповедовалась одним из тех, кто ее воспроизвел, Мальтусом, совершенно так же в интересах хлебных законов, как это делал Андерсон.
Одно и то же учение было обращено его автором и Мальтусом
в защиту земельной собственности, а Давидом Рикардо —
противнее. Таким образом, самое большее можно было бы сказать, что одни из приверженцев этой теории
защищали интересы земельной собственности, тогда как другие
боролись против этих же интересов, но нельзя сказать, что в 1815 г. против этой теории боролись защитники земельной собственности (ибо Мальтус защищал эту теорию
до Рикардо) или что ее
защищали противники земельной собственности (ибо Давиду Рикардо не приходилось «защищать» эту теорию против Мальтуса, потому что он сам рассматривал Мальтуса как одного из ее авторов и как своего собственного предшественника; ему приходилось «оспаривать» только лишь мальтусовские практические выводы из этой теории).
В-пятых, тот антагонизм между
«денежными людьми» и
«земельными собственниками», которого «касается» Вильгельм Фукидид Рошер, до сих пор не имел
абсолютно никакого отношения ни к теории ренты Андерсона, ни к ее воспроизведению, ни к ее защите, ни к борьбе против нее. Вильгельм Фукидид мог бы узнать из книги Джона Стюарта Милля («Essays on some Unsettled Questions of Political Economy», London, 1844, стр. 109–110), что 1) под выражением «денежный класс» англичанин понимает лиц, ссужающих деньги; что 2) эти ссужающие деньги лица либо вообще живут на проценты, либо же являются
заимодавцами по профессии, каковы банкиры, биржевые маклеры и т. д. Все эти люди, в качестве «денежного класса», по замечанию того же Милля, противостоят
«производящему классу» (под которым Милль понимает «промышленных капиталистов», оставляя в стороне рабочих) или, по меньшей мере, отличаются от него. Следовательно, Вильгельм Фукидид должен был бы видеть, что интересы «производящего класса», т. е. промышленников, промышленных капиталистов, и интересы денежного класса — это две весьма различные вещи и что классы эти — различные классы. И далее, Вильгельм Фукидид должен был бы видеть, что борьба между промышленными капиталистами и лендлордами отнюдь не была, следовательно, борьбой между
«денежными людьми» и
«земельными собственниками». Если бы Вильгельм Фукидид знал историю хлебных законов 1815 г. и борьбу, которая велась вокруг них, то он знал бы уже из работ Коббета, что помещики (земельные собственники) и заимодавцы (денежные люди) шли вместе против промышленных капиталистов. Но Коббет «груб». Наконец, из истории периода с 1815 по 1847 г. Вильгельм Фукидид должен был бы знать, что денежные люди в своем большинстве и отчасти даже торговцы (например, в Ливерпуле) в борьбе вокруг хлебных законов находились среди
союзников земельных собственников против промышленных капиталистов. [500]
[502] (Г-на Рошера могло бы удивить, самое большее, то обстоятельство, что одно и то же «учение» в 1777 г. служило в защиту «земельных собственников», а в 1815 г. явилось оружием против них и только тогда впервые обратило на себя внимание[47].) [502]
[500] Если бы я хотел столь же подробно осветить все подобные грубые искажения истории, имеющие место у Вильгельма Фукидида в его историко-литературных справках, то мне пришлось бы написать труд, столь же объемистый, как его «Grundlagen», и такой труд, поистине, «не стоил бы той бумаги, на которой он был бы написан». Но какое вредное воздействие ученое невежество какого-нибудь Вильгельма Фукидида может оказать, в свою очередь, на исследователей в других областях науки, видно на примере г-на А. Бастиана, который в своем сочинении «Der Mensch in der Geschichte», 1860, том I, стр. 374, примечание, приводит указанный выше отрывок из Вильгельма Фукидида, чтобы подтвердить одно «психологическое» положение. О Бастиане, между прочим, нельзя сказать: «materiam superabat opus»>{30}. Скорее «opus»>{31} не справляется здесь со своим собственным сырым материалом. Кроме того, что касается тех немногих наук, которые я «знаю», то я обнаружил, что г-н Бастиан, знающий «все» науки, очень часто полагается на авторитеты вроде Вильгельма Фукидида, что для «универсального ученого» вообще неизбежно.
[501] Я надеюсь, что меня не упрекнут в «безжалостности» по отношению к Вильгельму Фукидиду. С какой «безжалостностью» этот школьный педант обращается с самой наукой! О «полном отсутствии истины» у него я могу говорить, во всяком случае, с таким же правом, с каким он осмеливается в самодовольно снисходительном тоне говорить о «полуистинах» Рикардо[48]. Притом Вильгельм Фукидид отнюдь не «добросовестен» в своих указаниях литературы предмета. Кто не «респектабелен», тот для него не существует и исторически; так, например, Родбертус не существует для него как теоретик земельной ренты, потому что он «коммунист». Кроме того, Вильгельм Фукидид не точен и по отношению к «респектабельным писателям». Например, для Мак-Куллоха Бейли существует и даже расценивается им как человек, сделавший эпоху. Для Вильгельма Фукидида Бейли не существует. Для того чтобы в Германии развивать и популяризировать
